— Если бы да кабы… еще что-нибудь придумала бы!

Но, честно говоря, я сама была очень удивлена неожиданнооткрывшимися у меня способностями. Я была просто уверена, что сумею заморочитьголову сержанту. Так оно и вышло. Нельзя сказать, что я не боялась, но чувствостраха придавало всем ощущениям особенную остроту. Я прислушалась к себе ипоняла, что изменилось: исчезла постоянная гнетущая скука. Эта скука,преследовавшая меня с детства в доме родителей, скука, с которой я свыклась,как больной ревматизмом свыкается с ломотой в костях, скука, казалосьрастворенная у меня в крови, наконец исчезла, и кровь бурлила и пузырилась вомне, как шампанское в бокале.

Больше нам никто не попадался. — Ночное шоссе былопустынно. Узнав знакомую дорогу, я велела ненаглядному свернуть с Выборгскогошоссе. Километров через пять мы еще раз свернули на проселок, потом — нагрунтовку. Я с ужасом ожидала, что мы вот-вот застрянем, но Бог миловал.«Копейка» потихоньку тащилась через весенний лес.

Наконец сбоку от дороги я увидела большую круглую яму, докраев наполненную водой, — наверное, оставшаяся от войны воронка.

— Здесь, мы оставим ее здесь.

Мы остановились, открыли багажник, вытащили оттуда тяжелый инеудобный сверток… Я старалась не думать о том, что там внутри. Сверток сгромким плеском ушел в темную воду, и рябь на поверхности быстро успокоилась.

Я выпрямилась и огляделась.

Мне никогда, пожалуй, не приходилось бывать ночью в весеннемлесу. Кое-где еще виднелись пятна нерастаявшего снега, но в основном снег ужесошел, обнажив темную прошлогоднюю траву, сухой черничник и сгнившие листья.Пахло влагой, свежестью и ночью. Меня охватило какое-то странное возбуждение.Кровь бурлила еще сильнее. Я совершенно не думала о том, что минуту назадизбавилась от трупа незнакомой мне женщины; я чувствовала только, что молода,полна сил, что вокруг меня — весенняя ночь… Я по-звериному втянула носом воздухи уловила множество пьянящих ароматов. Как хорошо весной! Хочется статькакой-нибудь лосихой и мчаться через ночной весенний лес, вдыхая умопомрачительныйзапах просыпающейся земли, чувствуя кожей мягкое прикосновение голых еще веток,и где-то там, в чаще, встретить своего лося…

Я передернула плечами, сбрасывая странное гипнотическоенаваждение. Нужно было скорее выбираться из этого места.

Всю обратную дорогу я молчала, с удивлением прислушиваясь ксобственным ощущениям. Неужели мне для полноты жизни нужно чувство опасности,риска, неужели у меня, совершенно обычной дочери бедных немолодых родителей, вглубине души таятся криминальные наклонности?

— Куда теперь? — нарушил молчание ненаглядный.

— Отвези меня домой, а сам…

— Я не могу вернуться домой среди ночи! — резковозразил он. — Мать очень больна, она разволнуется, придется возиться сней до утра. И в ту квартиру вернуться не могу.

— Естественно, — не могла не согласиться я. —В той квартире нам с тобой делать нечего.

Я еще раз внимательно на него посмотрела. Похоже —успокоился, а что там на самом деле… Может, и не врет про мать. И, пожалуй,лучше его не отпускать сейчас одного никуда. Пусть до утра на глазах будет.

— Ладно, едем ко мне. Родители на даче, никто непомешает.

Я редко приглашаю домой своих знакомых. Даже если родителейнет дома, я смотрю глазами постороннего человека на вытертый линолеум вприхожей, прикрытый разноцветными половиками, сплетенными мамой из старыхтряпок, на сшитые ею когда-то уже старенькие ситцевые занавески на кухне, наалюминиевые кастрюли, вдыхаю стойкий запах хозяйственного мыла…

Покупала я с получки и моющие средства, и новые полотенца изанавески — все напрасно. Мать прятала вещи в шкаф, а «Фейри» пользуюсь толькоя. Так было всегда, сколько себя помню. Все новое — в шкаф, и донашиваетсястарое, пока не истлеет до дыр.

— Есть хочешь? — спросила я, так как неожиданнопочувствовала вдруг зверский голод.

В общем, и неудивительно — последний раз ела сегодня,вернее, вчера в три часа дня. Ненаглядный от еды отказался, но робко поглядывална дверь ванной, душ-то принять ему сегодня так и не удалось. Пока онплескался, я обшарила кухню. Мать оставила целую латку голубцов и еще полпирогас рыбой. Все-таки приятно, когда кто-то о тебе думает…

Мы быстро разобрали постель и легли, стараясь не касаться вразговоре недавно выброшенного трупа. Ненаглядный отвернулся к стене и вскорезадышал ровно. Я же не могла сомкнуть глаз. Словно сегодня в лесу мнепередались от пробуждающейся земли какие-то соки. Они бродили во мне, набухая.Я поняла, как чувствуют себя деревья весной. Вот почки растут и лопаютсянаконец со сладкой болью, и солнышко ласково пригревает едва появившиесяклейкие листочки…

Кровь по-прежнему бурлила во мне. Меня переполняло страстноежелание любви, ну да, очевидно то, что я сейчас испытываю, называется страстью.Но к кому? Не к этой же туше, не к этому посапывающему сундуку, что лежит рядомсо мной.

Я ткнула ненаглядного кулаком в бок, чтобы подвинулся, потомулеглась поудобнее.

«Нет худа без добра, — думала я, засыпая, — затомы наконец-то расстанемся с ненаглядным навсегда. После всего, что случилось,ноги моей не будет в его квартире. Завтра я выпровожу его домой и большеникогда не увижу».

Если бы я знала, как я тогда ошибалась…

Герман включил зажигание, прогрел мотор и, не торопясь,выехал со стоянки. У самых ворот к нему бросилась молодая женщина с большойсумкой в руках.

— Шеф! Прошу вас, подвезите!

Это было так похоже на то, что случилось позавчера —девушка, сумка и эта фраза, — что Герман от страха покрылся холоднымпотом. Все это снова обрушилось на него: полная газа квартира, жуткая боль взатылке, мертвое женское тело на диване, ночная поездка по городу с трупом вбагажнике, черный лес, жуткий плеск воды, смыкающейся над трупом… Посеревлицом, он резко вдавил в пол педаль газа и рванул вперед, чуть не сбив какую-тозазевавшуюся старуху… Однако далеко уехать ему не удалось. Перед ним вынырнул,подрезая «копейку», черный джип «чероки» с тонированными стеклами, а когда он,ударив по тормозам и чудом избежав столкновения, взглянул в зеркало заднеговида, то увидел, что сзади вплотную к нему, встала «девятка» цвета «мокрыйасфальт».

Из джипа вышли двое парней в черных кашемировых полупальто:один — широкоплечий накачанный блондин, второй — худой брюнет с узким нервнымлицом.

Подойдя к «копейке», брюнет наклонился и спросил:

— Что же это ты, падла, с девушкой так грубо обошелся?

— С к-какой девушкой? — заикаясь от страха,спросил Герман.

С какой? — переспросил брюнет, удивленно поднявброви. — С той, которая тебя вежливо попросила подвезти. А что, была ещеодна?