— Вылазь, гниль!

Мне же было не до них всех. Реваз на моих глазах легко выпорхнул в окошко, как синица из распахнутой клетки. Я устремился за ним.

Мягкая земля врезала по моим ногам. Ох, старость не радость. Прыгать со второго этажа — приятного мало. Хотя в московском отряде милиции специального назначения, которому я отдал несколько беспокойных лет моей жизни, еще и не такому учат. Думаю, Ревазу было прыгать куда стремнее. Но его гнала вперед жажда свободы. Меня же — стремление, чтобы свободы ему век не видать.

Настиг я его, когда он пытался залезть на забор.

Реваз подпрыгнул, уцепился за железные прутья, пропорол руку острым набалдашником. И рухнул в траву.

Он нашарил нож, тот самый, Фабержовый, с которым прыгал из окна и который бросил перед забором.

— Стоять! — прикрикнул я, вытаскивая пистолет.

Он развел руками, выронил нож.

Я приблизился к нему, уверенный, что взял его. Левой рукой я потянулся к своему поясу, куда прикрепил браслеты.

Тут я и попался.

Не думал, что такой грузный здоровяк может быть таким быстрым. Он врезал ногой по моему пистолету. Ох, красиво все это сделал. Я его зауважал. Но тратить время на то, чтобы свыкнуться с этим чувством уважения я просто не мог. Пошла работа.

Пистолет по широкой дуге отправился вдаль, прошел как раз между прутьями забора.

Реваз потянулся к ножу на земле.

Я ногой отшвырнул нож в сторону.

— Сучара, — крикнул Реваз, бросаясь в атаку.

И вот сошлись два прошлых мастера — боксер и борец. Только я был мастером спорта, а он кандидатом. Эдакий кетч. Люди бы деньги немалые заплатили за такое зрелище. А тут выступай бесплатно.

Он устремился вперед, как паровоз, готовый раздавить котенка на рельсах. И урчал он как-то больно утробно, так что я был уверен, что при первой возможности он с удовольствием разорвет мне зубами горло.

Он попробовал сграбастать меня, потом поднять и опустить, чтобы после этого меня поднимали уже другие люди, в белоснежных халатах. Я с трудом ушел от его недружеских объятий и отскочил на пару шагов.

Тогда он засветил мне ногой по-каратистски в голову. Естественно, не попал. Если бы он обучался в спецназе, то знал бы, что в боевой схватке удары ногой в голову практически не находят эту самую голову.

Зато удары носком ботинка по голени находят голень всегда. Болевой шок — человек на непродолжительное время теряет способность к ориентации.

Это я и проделал. Реваз согнулся. И получил прямой удар в голову. Ох, башка чугунная — он только встряхнул ею. Выпрямился. И плотоядно улыбнулся.

— У… — чего хотел сказать, так и осталось невыясненным. Потому что я звезданул ему своим коронным в челюсть. Сбоку. Так, что если бы он и поднялся, то не скоро. Борец он там или не борец, чугунная у него башка или не чугунная, но я привык класть этим ударом на чемпионатах России противника на пол, и тут никакая челюсть не выдержит.

Он прилег в травку. И отключился. Глаза закатил. Да, врезал я ему знатно. Прошло, как по классике. Так что не зря каждый день грушу толку. Еще можем кое-что.

Наконец, я вытащил наручники. Защелкнул на широченных запястьях. Все, схватка закончена чистой победой.

Я оглянулся, ища свой пистолет. И…

Анекдот есть такой — взглянула на него Медуза-Горгона и окаменела. Вот так и я — взглянул на него и окаменел.

Он — это пацаненок лет семи, стоящий с той стороны ограды. Пацаненок держал мой пистолет в руках, с интересом рассматривал его и поигрывал пальцем на спусковом крючке.

— Осторожнее, — как можно дружелюбнее произнес я.

— Газовый? — деловито и несколько презрительно осведомился пацаненок.

— Настоящий, — заверил я его.

— Ух ты. Как у бандитов!

— Я милиционер! — почти ласково продолжил я беседу, боясь, что пацаненок сейчас нажмет на спусковой крючок Или дернет отсюда с пистолетом в родной детский сад на paзбор с воспиталкой. Дети сейчас такие, быстрообучаемые.

— Это бандит? — все так же деловито кивнул пацаненок на грузина.

— Ага.

— Я твою маму! — вдруг диким рыком взревел грузин, пытаясь приподняться и не в состоянии сделать это, поскольку голова ходила ходуном и морда все время зарывалась в траву

— Давай пистолет! — прикрикнул я.

— На, — пацаненок протянул пистолет мне. Я перевел дыхание, поставив пистолет на предохранитель. Ласково пнул ногой сорок пятого размера задержанного. Поднял его и поволок к корпусу. Он шел как пьяный. Потом начал упираться. И тогда получил по хребту кулачищем размером с пивную кружку.

У Женьки проблем с задержанными не было. Он прикова их к батарее и теперь ждал машину из местного отделения.

Наручники были наши. Советские. По дороге Реваз их порвал, и его тогда опутали веревкой — оно надежнее.

— Покушение на жизнь сотрудника милиции. Знаешь, сколько светит? — спросил я Реваза.

Тот с кряхтеньем напрягся, пробуя на прочность очередные наручники. И с вызовом сказал:

— Что ты мне поешь? Докажи.

— Доказать? Реваз, я тебе все докажу. В том числе изнасилование малолетних и потраву посевов. Было бы желание.

— Слушай, опер, — говорил он с сильным акцентом и иногда начинал коверкать слова, когда особенно волновался. — Я не маленький мальчик. Я — Реваз Большой. За свое — отвечу.

— Вот и отвечай быстрее. И иди в камеру. А то Горюнин по тебе соскучился.

Реваз сжал кулаки. Снова попробовал наручники на прочность. И произнес злобно:

— Он заложил?

Я только развел руками — мол, а это требуется объяснять?

— Ишак… Я его маму! — заорал Реваз, вскочил. Я толкнул его в грудь и спровадил обратно на диванчик, стоявший рядом с письменным столом.

Для допроса мне отвели тесный кабинет в местном отделе милиции, обслуживающем территорию тридцать шестой больницы. Две такие туши, как наши, были для него великоваты, и воздуха не хватало.

— Как ты с Горюниным познакомился? — спросил я.

— Он директором промтоварного магазина был. Левый товар из Грузии в его магазин гнали. Деньги задолжал он. Я разбираться приезжал. Разобрался. Потом подружились.

— Когда это было?

— Одиннадцать лет… Одиннадцать… Я молодой был… Сейчас старый. Сейчас много прожито… Сейчас я устал, да. Понимаешь, устал я…

— Понимаю. Перетрудился в борьбе с чужой собственностью.

— Э, что мент поймет, — покачал он головой.