Она схватила его за рукав куртки и потащила из подъезда. Он, не сопротивляясь, дал себя увести. После вспышки наступило отрезвление. Дрожали руки, колотилось сердце. Он уже не понимал, почему так яростно набросился на них. Убил бы, если бы не Григорьева. Мало ли сволочни на свете. Она продолжала торопливо тащить его, поминутно оглядываясь, сворачивала на незнакомые улицы. Потом вдруг остановилась, достала носовой платок и стала вытирать его окровавленное лицо. Платок был мокрый от слез, и Шибаев усмехнулся. Отвел ее руку и сказал: «Не надо».

Она все повторяла: «Пожалуйста, пожалуйста», а потом расплакалась. Трясла головой, всхлипывала, и длинные ее серьги мотались из стороны в сторону. Теперь Шибаев мог рассмотреть их как следует. Три сверкающих камешка – темно-красный, сизый и темно-желтый, крупноватые для драгоценных, – были забраны в оправу тусклого белого металла. Слишком тусклого для серебра. Неужели платина, подумал Шибаев.

– Что это? – спросил он, дотрагиваясь до серьги. Она не поняла, взглянула вопросительно и испуганно. – Серьги, – объяснил он. – Что за камень?

– Сваровски, хрусталь…

– Красивые, – сказал Шибаев неожиданно. – Никогда таких не видел.

Они стояли друг против друга, молча, не зная, что говорить. Потом она показала рукой в глубь улицы:

– Это мой дом.

Шибаев не сообразил, что они находятся рядом с ее домом – подошли с обратной стороны.

– Пойдемте, – предложила она. – Вам нужно умыться.

– Не надо, – повторил он.

– Вы не можете идти в таком виде, у вас лицо в крови. Пожалуйста!

Шибаев не знал, как поступить. Дурацкая ситуация. Идти к ней он не может, но и болтаться по городу в таком виде тоже нельзя. Он скользнул взглядом по улице – у него мелькнула было мысль тормознуть первую попавшуюся машину, но вряд ли кто остановится, наоборот, при виде его сомнительной физиономии поддадут газу.

– Пожалуйста, – повторила она, заглядывая ему в лицо. – Я не могу отпустить вас…

Все еще в раздумьях и сомнениях он позволил себя увести. Она торопилась, почти бежала, схватив его за руку.

– Это здесь, совсем близко, – повторяла она. – Сейчас умоетесь, посмотрим, что с вами… Может, «Скорую»?

– Не надо, – ответил он. – Царапина, ничего серьезного. – Тут он вспомнил, что собирался бросить банкира Григорьева, вернуть деньги и фотографии, и ему тотчас стало немного легче. Он уже был вроде как не при исполнении, а случайное лицо. И ничего не мешает ему умыться, а ей пригласить спасителя домой. Ему пришло в голову, что если бы он не оказался рядом, эти уроды затащили бы ее в подвал, и одному богу известно, что там с ней сделали бы. До сих пор он расценивал драку как свое личное дело, как нечто, случившееся лично с ним, почти забыв об ее участии. Она все заглядывала ему в лицо, и он заметил, что на щеке у нее синяк. И вдруг подумал, что она, наверное, испугалась. Что-то похожее на жалость шевельнулось в нем, и он сказал:

– Пошли.

Шибаев рассматривал свою физиономию в зеркале. Ванная комната была воздушна и благоухала так, как его собственная ванная никогда не благоухала и вряд ли будет. Бесчисленное множество флаконов, баночек с кремом, большие и маленькие полотенца, пушистый коврик на полу. Бледно-голубая, раскрашенная под аквариум с желтыми и синими рыбками занавеска для душа. Матовые светильники. Здесь можно отдыхать душой и прятаться от несовершенства мира. «Художница», – вспомнил Шибаев, с любопытством озираясь.

Царапина на лице уже перестала кровоточить, потемнела, и под правым глазом наливался сочный синяк. Он подумал: если бы не Григорьева, он убил бы тех двоих. Мысль была неприятной. То, что произошло в грязном подъезде, говорило о его озверении и состоянии души в целом. Он потерял голову – такое с ним бывало нечасто. Все случаи можно перечесть по пальцам. Последний раз это имело место в Нью-Йорке, когда он добрался до подонка по кличке Серый…

Дверь приоткрылась, и вошла Григорьева. Он вздрогнул и повернулся к ней. Она была в белом свитере и короткой черной юбке. На ногах – красные шелковые домашние туфли, расшитые райскими птицами.

– Дайте посмотрю. – Ирина приподнялась на цыпочки и взяла его лицо в ладони. Шибаев смутился. – Не видно, – сказала она, подталкивая его к краю ванны. – Сядьте!

И он послушно уселся, а она, стоя, стала рассматривать его лицо. Потрогала пальцем рану. Он украдкой взглядывал на нее, всякий раз сразу же отводя взгляд. От нее слабо пахло горьковатыми духами, пахли ее волосы, кожа, руки. Ему вдруг показалось, что рядом Инга. Женщина стояла так близко, что он ощущал ее тепло. Ее колено прикоснулось к его колену, и он дернулся, как от удара током, и отодвинулся. И тут же почувствовал себя глупо – похоже, что он удирает от нее.

– Я обработаю перекисью, – сказала она, не заметив его маневров. Или делая вид, что не заметила. – Будет щипать, чуть-чуть. Не бойтесь!

– Не буду, – пообещал он, но не выдержал, зашипел сквозь стиснутые зубы. Она подула на царапину, дыхание у нее было теплое.

– Как вас зовут? – спросила она вдруг, и Шибаев, не догадавшись соврать, назвался. – А меня Ирина. Спасибо, Саша, если бы не вы…

Он пробормотал что-то нечленораздельное.

– А хотите, можно смазать йодом, – предложила она. – Или зеленкой. – Шибаев хмыкнул, представив себя с раскрашенной физиономией. Действительно, художница. – Я пошутила, – засмеялась она. – Сейчас зеленкой уже никто не мажется. Я даже не знаю, есть ли она в продаже. У меня в аптеке…

Она, повернувшись к нему боком, подняла руки, раскрыла стенной шкафчик. Свитер на ее груди натянулся, локти замелькали у лица Шибаева. Он сглотнул невольно и отвел взгляд. Она достала маленький тюбик, принялась размазывать по его физиономии пахнущую аптекой мазь. Руки у нее были мягкие, и Шибаеву казалось, что она ласкает его. При этом она приговоривала:

– Ну вот… все в порядке… все будет в порядке… и никаких следов… красиво, а если останется… чуть-чуть… тоже красиво… мужественно, как ритуальный шрам. Все!

Она отступила, словно любуясь своей работой, все еще держа его лицо в своих ладонях. Улыбаясь, смотрела ему в глаза. Шибаев побагровел. Фотография не передавала и сотой доли ее… как бы это сказать, затруднился Александр. Алик Дрючин сумел бы изобразить, а он нет. Ауры? Личности? Эманации? Что это такое, кстати? Нужно будет спросить у Алика. Слово почему-то пришло ему в голову. У нее красивые глаза… брови… свои, как отметил Алик. Хорошая улыбка. Темные, чуть с рыжинкой волосы, забранные черной бархатной лентой, как и в первый раз, когда он ее увидел. Некрашеные! Несколько седых ниточек на висках, что даже красиво. Нужно будет рассказать Алику. И длинные сверкающие серьги с тремя кусочками хрусталя… как она назвала его? Сваровски. Где-то он слышал раньше это название… Продолговатые, красиво ограненные кристаллы – красно-дымчатый, сизый и темно-желтый, неяркие, тускловатые, подвижные. Шибаев, никогда не обращавший особого внимания на женские украшения, вдруг подумал, что серьги удивительно подходят ей. Ничего подобного он раньше не видел, так как по художественным салонам не ходил, но сразу понял, что вещь непростая. У его бывшей, Веры, были золотые кольца и кулоны с яркими розовыми и красными камнями, она любила «гарнитуры» – чтобы на пальцах, в ушах и на шее все было одинаково, видимо, подсознательно выражая этим свою страсть к порядку и основательности. У Инги маленькое платиновое колечко с бриллиантом на безымянном пальце. Она оцарапала ему плечо этим бриллиантом, до сих пор остался след, расстроилась, сорвала кольцо и швырнула на пол. Наверное, подарок того, уж очень она расстроилась. А на Григорьевой, кроме серег, никаких украшений. Даже обручального кольца нет.