— Ну, ребята, поехали.

— До дому, до хаты?

— Нет. В город К., на площадь Геринга.

— Зачем? — удивились мои спутники.

— Дело есть. Нужно.

В город К. мы влетели с ракетной скоростью. Старшина лихо миновал КПП, помахав девушке-постовому у шлагбаума. Машина остановилась на площади у готического стиля здания городской ратуши. Это и была площадь Геринга, как нам сообщил старый поляк в выгоревшей, порыжелой конфедератке.

— О-то, о-то, проше пана, туварища — плац Геринга, пся его мама.

Перед ратушей бугрились небольшие черные прямоугольники, обсаженные цветами. В центре помещался обелиск с металлической красной звездочкой на верхушке. Это были могилы наших братьев, павших в боях за Советскую Родину, за освобождение народов от фашистского кошмара.

Я подошел к памятникам. Вечернее солнце золотило вырезанные в камне буквы. Я снял фуражку. Подошел притихший старшина и снизил голос до шепота:

— У вас тут кто-нибудь лежит. Родич или друг?

Я покачал головой и подумал о том, что все эти похороненные здесь люди были когда-то мне близки и дороги — так много общего нас объединяло.

Я подошел к центральному обелиску и увидел то, что искал. На черном мраморе горели буквы:

Гвардии майор Мартынято Виктор Иванович,

уроженец г. Киева.

Зверски замучен фашистскими палачами.

Вечная слава героям, павшим в боях за Родину.

5.10.1910 г.–19.4.1944 г.

В верхней части обелиска, в белом фарфоровом диске, помещался портрет худощавого смуглого человека с доброй улыбкой и детски-наивным взглядом.

— Не тот! Ничего общего с тем майором! Ах, сволочь! Ну погоди.

Тут же около могил я рассказал ребятам все, предварительно взяв с них обещание молчать.

— Слово коммуниста! — громыхнул старшина, пожимая мне руку.

— Честное комсомольское, — взволнованно проговорил Малоличко и зачем-то добавил, — может билет показать?

Мы посовещались. Решено было навести справки у местных властей о похороненном майоре. Уже затемно нам удалось выяснить, что майор Мартынято, тяжело раненный в бою, попал в плен. Его пытали целые сутки, затем за полчаса до освобождения города расстреляли в городской тюрьме.

Теперь стало ясно, что немцы снабдили документами погибшего советского офицера своего разведчика и перебросили его на соседний участок фронта для подрывной работы.

Скорее назад! Мы помчались по кривым уличкам спящего города. Около двух часов ночи случилось несчастье — спустил правый задний скат. Запасного баллона не оказалось, и мы провозились с починкой до самого утра.

Роса на придорожной траве уже блестела от солнечных лучей, когда машина въехала в городок. Старшина погудел перед воротами, их распахнули, машина вернулась домой.

Капитан уже был на ногах, он выглядел утомленным. Бледный, небритый, он разговаривал с незнакомым военврачом, поодаль сидели какие-то офицеры. Один из них, с перевязанной рукой, показался мне знакомым.

— Садись. Мой помощник старший лейтенант Курганов, — отрекомендовал капитан.

— Старый знакомый, — дружелюбно протянул раненый офицер, — и тут только я угадал в нем нашего госпитального замполита, или «комиссара», как мы его называли.

— Что ж так плохо работаешь!

В комнату стремительно вошел младший лейтенант медик в сопровождении солдата.

— Товарищ начальник госпиталя, — обратился он к подполковнику, беседующему с капитаном, — ефрейтор Захаров доставлен по вашему приказанию.

Все встали и подошли к солдату. Я ничего не понимал.

— Ты стоял дежурным у клуба?

— Так точно, товарищ капитан.

— Кого-нибудь из посторонних пропускал?

— Никак нет, товарищ капитан. Не пропускал.

— А из гражданских? Может, девчонку какую?

— Никак нет…

Пока капитан допрашивал дежурного, политрук рассказал мне следующее. В тот самый вечер, когда я со старшиной и Сашей Малоличко рыскали по площади Геринга в городе К., в госпитале 4584 произошло вот что. В помещении клуба демонстрировали кинофильм. Собралось много народу — легкораненые, выздоравливающие, врачи, сестры. Веселая комедия подходила к благополучному концу, когда в раскрытое окно была брошена противотанковая граната…

Политрук перечислял количество убитых, тяжело и легко раненных (этих было особенно много), но я почти не слушал его.

— Поймали его?

— Кого?

— Да гранатчика?..

— В том-то и дело, что нет. Чего захотел. Он уже, наверное, километров за 50 шнапс попивает. Поймаешь их, черта с два.

Капитан устало отвалился от дежурного, видимо, ничего не добившись. Я подошел к нему.

— Вы где дежурили?

— Та у клуба ж, — заныл солдат, — истинный бог никого посторонних, ну не единого.

— Товарищ капитан, — обратился я к Степанову, — нужно вызвать часового, который стоял у госпитальных ворот.

Минут через двадцать тот же младший лейтенант привез с собой стройного чернявого сержанта.

— Сержант Донцов. Прибыл по вашему приказанию.

— Это по его приказанию, — врач-подполковник указал на капитана.

Капитан начал доставать бумагу, чернила, долго возился в полевой сумке. Я не выдержал.

— Вы стояли часовым вчера вечером у госпиталя?

— Так точно, я.

— Подозрительных людей не замечали, в кино никто не проходил?

— Не замечал подозрительных. Посторонних тоже не было.

— Ну вот, — раздраженно бросил капитан, — не дух же святой швырнул гранату в кино…

В кино. В кино… Ослепительной короткой молнией ударила мысль. Вспомнились слова Зоси: «Они говорили о кино»… Я вскочил.

— Стойте.

Все удивленно посмотрели на меня.

— А ксендз случайно не проходил?

— Ксендз, — вытаращил глаза сержант, — то ись польский поп? — Он ожесточенно потряс головой.

— Обождите, а майор усатый не проходил?

Сержант задумался.

— Вроде был усатый. Точно был. В офицерской плащ-накидке. Такой представительный. Только это наш офицер, товарищ старший лейтенант. Я его еще днем видел у зубного врача…

— Он? — капитан сорвался с места. — За мной…

— Стойте! — я подошел к Степанову. — Как бы не спугнуть!

События разворачивались с молниеносной быстротой. Мы разослали почти всех солдат комендатуры в качестве городских патрулей, сообщив им предварительно приметы усатого майора.

Сам капитан, я, старшина и четверо солдат, приняв меры предосторожности, приблизились к дому, где поселился майор. Было решено, что я приду к нему как гость, воспользовавшись его приглашением, а дальше…

А дальше вышло так. Выждав часов до десяти утра, то есть до того времени, когда можно было идти в «гости», не возбудив подозрений, я постучал в застекленную дверь. Мне отворила хозяйка, пожилая, нарумяненная, вся в рожках-папильотках, и проводила в комнату постояльца. «Майор» валялся на тахте и курил. Увидев меня, он слегка встревожился, но тотчас же блеснул улыбкой, обнажив великолепные зубы.

— А, комендатура, почет и уважение. Садись, гостем будешь.

Мы поболтали о том, о сем минут десять, после чего я предложил.

— Знаешь что, товарищ майор, мой хозяин отбыл к начальству — поедем купаться, машина есть.

Майор наморщил лоб, потом вскочил с тахты.

— Дело, старшой, поехали.

— А может на твоем «Виллисе»?

— Понимаешь, какое дело, мой драндулет что-то захандрил — мотор барахлит.

— Ладно, — согласился я, — поедем на моем…

Мы поехали.