И потихоньку считали

Камешки-звезды на дне…

— poem-

Да, хорошая штука жизнь.

Я уснул под монотонное жужжание вражеского самолета, кружившегося в бездонной холодной голубизне. Бомбы не падали — очевидно, станция была пустынна.

III

— Вижу, что не спали, батенька. Нехорошо, ночью спать надо. Вот с кого берите пример — тоже молод, а свеж, как огурчик, — и показал на чистенького, причесанного, перекрещенного ремнями старшину.

Старшина принял это как должное, незаметно лукаво подмигнул.

Старшина был парень дошлый. Я погасил улыбку.

Сначала я хотел посоветоваться со Степановым насчет майора с орденами и его загадочной встречи с ксендзом в костеле. Но потом решил не делать скоропалительных выводов и поработать над этой проблемой самому.

Я вышел в город и медленно побрел по улице. Ноги сами несли меня к костелу, почему — я даже ясного отчета дать себе не мог. У каменного столба решетчатой ограды я присел на тумбу и осмотрелся — улица была пустынна. Послышались легкие шаги, рядом кто-то робко произнес по-немецки.

— Добрый день, господин офицер.

— А, Петер, здравствуй, камрад, как дела? — Мальчик был одет по-рабочему, из кармана спецовки торчал моток проволоки.

— С работы иду, — пояснил Петер, — пообедать, мама, наверное, заждалась.

— Где же ты работаешь?

— На станции электромонтером и на маслозаводе, вот уже два года, с тех пор как отца…

— А отец погиб на фронте?

— Нет. Он работал машинистом, ночью гестаповцы вошли к нам, арестовали отца и увели. Он пробыл в тюрьме шесть дней… потом умер от воспаления мозга — так они сказали… Гроб нам выдали, но открывать не велели… Отец никогда не болел…

Я положил Петеру руку на плечо.

— Мужайся, парень. Крепись. Старайся быть достойным отца. Ну, давай лапу.

Петер улыбнулся, потряс мне руку обеими руками, но вдруг насторожился.

— Я побегу, вон мой шеф идет.

— Какой еше шеф?

— Начальник станции Генрих Вальтер. Молиться идет.

Вдалеке шагал длинноногий человек. Он быстро приближался. Железнодорожная форменная фуражка с огромным козырьком скрывала полное, бледное лицо.

— Почему ты думаешь, молиться?

— Он часто ходит — очень набожный.

Петер еще раз тряхнул мне руку и исчез.

Железнодорожник снял фуражку, пригладил белесые волосы и прошел в костел. К моему удивлению, он даже не склонился перед распятием у входа. Вот так набожный человек, а, впрочем, я не знаток религиозных ритуалов. Может, так и надо.

Я собрался уходить. Еще раз окинул взглядом безмолвный костел и медленно двинулся вдоль ограды. У последнего столба сидел на складном стульчике слепец, рядом стояла баночка для подаяния. Я опустил в нее несколько монет и едва не вскрикнул от удивления. Баночка находилась у самого серого каменного столба, а на его гладкой поверхности была нацарапана солдатская каска, точно такая, какая была в записной книжке Сибирцева.

Я еще раз всмотрелся — сомнений быть не могло. Что же это значит?

Вечером я поделился своими соображениями с капитаном, он отнесся к этому скептически.

— А чепуха, шпиономания, всюду вам они чудятся, а впрочем, — он, видимо, подумал о смерти Сибирцева, — скоро приедет на место лейтенанта человек, он во всем разберется.

— Пока солнце взойдет, роса очи выест, но я попытаюсь сам разобраться…

— Попытка не пытка, — отозвался капитан, — действуйте, только без мальчишеских причуд.

Я покраснел, вспомнив ночевку в комнате Сибирцева. Я рассказал Степанову о майоре с орденами и его поведении в костеле. Капитан выслушал меня внимательно, затем спустился вниз к дежурному и возвратился с книгой регистрации.

— Сделаем запрос в штаб армии.

— Какой запрос?

— Об этом майоре. Кто он, что он, где родился, зачем родился.

Капитан улыбнулся, но глаза его выдавали волнение.

Мы написали запрос о майоре Мартынято Викторе Ивановиче, прибывшем на излечение из в. ч. 33875 в. Эти сведения были взяты из регистрационной книги. Я отстукал запрос одним пальцем на машинке, с согласия капитана взял старшину и поехал в штаб армии. Старшина вел машину, как заправский гонщик. Всю дорогу он гнал на предельной скорости, и сидевший сзади Саша Малоличко осторожно покряхтывал — видимо, не по душе пришлась солдату такая езда. Расстояние до штаба армии мы покрыли часа за полтора. Старшина поставил машину в тень, закурил и предложил Саше — тот покачал головой.

— Да ведь ты у нас праведник — не пьешь, не куришь…

Саша усмехнулся, а старшина подошел ко мне и спросил.

— Товарищ старший лейтенант, а зачем мы сюда приехали?

— Нужно навести справки об одном человеке…

В штабе армии меня направили в один из отделов к подполковнику Васину. Подполковник хмурый, желчный, небрежно одетый разговаривал со мной неохотно (он отдыхал и адъютанту пришлось его разбудить). Молча подполковник прочитал запрос — порылся в каких-то, ящиках, выдвинул ящичек, похожий на библиотечный каталог, покопался в нем и, позевывая, буркнул:

— Город К. площадь Геринга.

Встретив мой недоумевающий взгляд, он объяснил, как проехать в город и разыскать площадь. Такое «пояснение» ясности не внесло. Я злился, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Подполковник удивленно взметнул брови.

— Вы меня поняли?

Я окончательно разозлился.

— Не совсем. Что ж этот майор на площади Геринга делает? Он там служит или ему памятник стоит?

Подполковник спокойно посмотрел на меня, почесал за ухом, медленно достал папиросу и закурил.

— Угум, — пыхая табачным дымом, выдохнул подполковник. — Памятник и есть… — Он еще раз затянулся. — Только небольшой, скромный. Сам видел.

— Если вы намерены шутить…

— Какие шутки, — рассердился подполковник, — Мартынято похоронен там, битый час вам толкую.

— Похоронен! — чуть не заорал я. — Не может быть?!

Подполковник пожал плечами и вышел.

На улице меня встретил старшина.

— Ну как, порядочек? — Я кивнул.

Мы сели в машину. Саша откуда-то приволок молоко, старшина распечатал пачку галет, вытащил из полевой сумки толстую плитку шоколада.

— Голландский, трофейный, Гитлер всю Европу ободрал.

Прихлебывая холодное молоко из пластмассового черного стаканчика, я обдумывал слова подполковника. Старшина ораторствовал. Обычно лаконичный, он стал странно разговорчив и заспорил с Сашей о Гитлере — куда он будет удирать. Саша считал, что в Испанию. Старшина не соглашался.

— В Африку он драпанет, вот увидишь. Ему врачи цвет кожи изменят и будет он, как папуас.

— Как же, будет, — лениво тянул Саша, — папуасы ему вмиг харакири сделают. Ось побачишь.

Холодное молоко было очень вкусным, но ощутимо отдавало чем-то едким. Принюхавшись, я понял, что во фляге минут десять назад было нечто более крепкое. Вот чем объяснялась