У Лавровых большая двухэтажная квартира, все окна которой выходят на одну сторону. Спальню родителей от детской отделяет библиотека. В любую пору года Николай Петрович выходит подымить на лоджию. И любит в это время говорить по телефону. Пару раз до Вани доносился его голос, но отец, конечно, не догадывался, что сын может слышать его беседы.

В ту ночь лежавший без сна Иван услышал сначала голос матери:

– Что же делать?

– Заткнуться! – резко ответил всегда вежливый отец. – Закрой рот навсегда. Об Ане все давно позабыли. Мы сделали все, чтобы так произошло. Ванька носит мою фамилию, остальное похоронено. Мы смогли сохранить полную тайну. Выкрутились.

– Выкрутиться хотел ты, – заплакала Регина Львовна. – Кто принял решение убить Анечку? Бедная моя девочка, ее больше нет…

– Идиотка! Дура! Кретинка! – пошел вразнос отец. – Девчонки никогда не существовало на свете. Точка!

– Она была, – зарыдала мама. – Я двадцать седьмого января, в годовщину ее смерти, и шестнадцатого марта, в день рождения, всегда езжу на могилку и…

– Куда ты ездишь? – ахнул Николай Петрович.

Регина Львовна замолчала.

– Живо говори правду, пока я тебя, дебилку, не убил! – взревел он.

Ваня окаменел. Никогда ранее отец не позволял себе подобных выражений. Он всегда нежно говорил с женой, не спорил с ней. А вот мама, наоборот, могла устроить ему скандал по пустяковому поводу. Иван, очень любивший своих родителей, всегда считал папу излишне мягкотелым, подкаблучником, не способным возразить матери. И вдруг такая агрессия!

– Прости, Коленька, но как же без могилки? – простонала мать. – После того, как… как Валентина Гавриловна очутилась в доме престарелых…

– Умереть не встать! – перебил ее муж. – Сегодня просто день счастливых открытий… Откуда ты знаешь, что происходит с твоей матерью?

– Мила рассказала, – смущенно призналась Регина Львовна.

– Час от часу не легче! – повысил голос Николай Петрович. – Ты забыла, какое условие тебе при рождении Ани выдвинули родители? Неужто выкинула из памяти слова своей младшей сестрицы? А вот я помню, как ты плакала, передавая мне речь Людмилы, которая встала на сторону Валентины Гавриловны и Льва Юрьевича, и помню, что она заявила: Горкины навсегда вычеркнули из семьи Регину, прокляли ее новорожденного малыша. И после этого ты общаешься втайне от меня с матерью и Людмилой? У меня нет слов!

– Я их голоса почти пятнадцать лет не слышала, – принялась оправдываться Регина Львовна. – Но года три назад мне внезапно на работу позвонила Мила и сказала, что нашла меня через Гугл – мои данные есть на сайте клиники. Сестра сообщила следующее: «Мать страдает старческим слабоумием, находится в частном доме престарелых. Я замужем за богатым человеком, мы уезжаем на ПМЖ в Лондон. Понимаю, что ты не захочешь навещать маму и навряд ли после всего ею сделанного тебя волнует ее судьба, но все же хочу поставить тебя в известность – она живет в комфортных условиях, о ней прекрасно заботятся, и так будет продолжаться до ее смерти. Прости меня, пожалуйста, за то, что много лет назад я была жестока по отношению к тебе и малышу. Теперь я сама мать и понимаю, как гадко тогда поступила. Если ты испытываешь материальные трудности, только скажи, мой муж купит тебе квартиру, даст денег на обучение ребенка».

– Как мило! – с сарказмом воскликнул Николай Петрович. – И как благородно! Пристроив мать в комфортабельный приют и собираясь сбежать из нестабильной России в сытую Англию, твоя сестричка, жена богатенького Буратино, вознамерилась сбросить пару крошек со своего барского стола в нищие ручонки ближайшей родственницы… И что ты ей ответила?

– Правду, – твердо произнесла Регина Львовна. – Сказала, что ни в чем не нуждаюсь и прошу забыть мой номер телефона. Это все. Более Людмила на моем горизонте не появлялась. Понятия не имею, что с ней и с… Валентиной Гавриловной. Но я подумала… раз больше никто не будет ходить на кладбище… ну… э… в общем, на могиле отца есть табличка: «Анечка Лаврова». Мне делается легче, когда посижу у оградки, положу букетик.

– Анечка Лаврова… – зло повторил Николай Петрович. – Тебе следовало бы написать Бибикова. Забыла, что твоим мужем тогда был Юрий? Анну я не удочерял, усыновил только Ивана.

– Не первый год мое сердце рвется на части, – снова заплакала Регина Львовна. – Как ты мог убить мою дочь?

До слуха Вани донеслись несколько сочных шлепков, затем отец гаркнул:

– Опять завела ту же песню? Наслушался я твоих стонов! Ах, ах, оденем ее в платьице, завяжем бантики… Вспомни, какой пакостницей была твоя дочурка! Кто избаловал ее до безобразия?

– Я, – прошептала мать, – одна я. Потому что знала: скоро ты ее убьешь.

– Анны Бибиковой больше нет! – отрезал отец.

– Нет, – еле слышно произнесла мать.

– У нас есть Ваня, и он не Бибиков, а Лавров, – уже спокойнее произнес Николай Петрович, – забудь про Анну, радуйся мальчику. Вспомни, сколько проблем я разгреб, чтобы его усыновить и чтобы никто ничего не заподозрил. Забыла о моих стараниях?

– Прости меня, Коленька, – вновь всхлипнула Регина Львовна, – я скотина неблагодарная. Завтра же могилку Ани уничтожу, сниму табличку.

– Не стоит, – сказал муж. – Если ты успокаиваешься, когда ходишь на кладбище, значит, пусть все так и останется. Но по-моему, глупо себя обманывать, тела-то там нет.

– Нет, Николенька, – эхом отозвалась мама.

– И его там никогда не было, – безжалостно закончил отец. – Мы с тобой хорошо знаем, где Анна. Верно?

– Да, – промямлила мать.

– Девочки у нас не было, – жестко повторил, как отрубил, отец, – хватит. Вычеркни из памяти все, что связано с Бибиковым. Пойми, наконец, Аня не могла жить. Мы бы все равно ее лишились – лет в двенадцать-тринадцать, когда пубертатные изменения начинаются. И вот тогда это стало бы трагедией. А в четыре года? Ребенок в этом возрасте еще не человек, так, личинка. Он себя как личность не осознает. Все прошло гладко, безболезненно для девочки, она умерла, ничего не поняв. Давай ее наконец-то забудем. У нас есть Ваня, мы оба очень его любим. Ваня Лавров. Он никогда не был Бибиковым.

– Но где гарантия, что мальчик не встретит других людей, которые ему сообщат про Анну? – спросила Регина Львовна.

– А кто в курсе-то? – усмехнулся Николай Петрович. – Валентина Гавриловна, как ты сейчас сказала, совсем лишилась ума, у нее старческая деменция[5], бабку содержат в психиатрической лечебнице. Кто ей поверит? Людмила в Лондоне. Кто еще? Юрка? Он будет молчать. И что, в конце концов, знает Бибиков? Расскажет правду о вашем браке? Сейчас это уже никого не волнует. Проехали. Живем счастливо дальше.

– Ты забыл про дом на Новодонской! – вдруг закричала Регина Львовна. – Кое-кто еще вполне нормален, не все старухи безумны. Свидетелей тьма! Все помнят Аню!