свет вздыхает Сашка….. Утром тётя Юля ворча и звеня бутылками убирает со стола; будит меня и Самсонова, говорит, чтобы мы сходили за «Пентюхом», а то он может попасть на глаза начальству. Севка лежит на «Суздальском», под головой меховая жилетка, накрыт оренбургским пуховым платком, из под которого торчат ступни с синими пятками. Обе руки сцепившись охватили замок. Нам показалось ,что Севка прикован к сундуку. Открылась дверь коммутатора. На цыпочках вышла Ксения. Приложив палец к губам она тонко прошипела : «Т-с-с-с». Поправила платок, натянув его на пятки, зачем- то проверила замок, заперт ли. Сказала : «Пусть отдыхает», – и взяв нас за руки повела вниз. «Всеволод никуда не поедет, его оставят здесь инструктором, этой ночью мы так решили». Мы распрощались, и она пошла по кошачьи тихо наверх. Сделав несколько шагов вниз Василь обернувшись спросил: «А замок на сундуке – твой?» «Т-с-с-с» – грозя нам пальчиком, скрылась за дверью Ксения. Когда мы вернулись, тётя Юля мыла пол. Опустив тряпку в ведро, она вопрошающе смотрела на нас. «Он на замке!» «Как это на замке? Посадили что ли? Я только что видела, как он там спал.» «Он и сейчас спит там , но прикован.– грустно сказал Василь.

Поезд отходит в семь вечера, в кассах билетов давно уж нет. Стоим на перроне. Придётся ехать «зайцами». Идём вдоль состава чумазых вагонов, приглядываемся к проводникам. И сразу бросается в глаза добродушное с седенькой бородкой сердечком лицо, как у апостола Павла. Проводник с шуткой провожает пассажиров в вагон, некоторых похлопывает по спине как друзей. Не успели мы остановиться против дверей, как его бесцветные глазки сразу заметили нас, и он согнутым пальцем поманил к себе. Мне показалось, что он поддел нас на крючок. «А, пушистые, проходьте!»– Максимова он пропустил, похлопав по спине, а мне сказал – «Ты, сынок, сходи-ка принеси парочку на первый случай, а то в ночь буфеты будут закрыты, взять негде. Смекаешь?» Я кивнул и метнулся в вокзал. Когда вернулся, у вагона стояла Марго. Было прохладно, на ней чёрный костюм, ажурная белая блузка, как тогда на экзамене. С милой улыбкой взяла она меня за руки, в которых было по бутылке, и начала чмокать в губы. Глаза её были тёплыми, с ясной глубинкой, ресницы дрожали. «Вот пришла тебя проводить, Антон….» В окне вагона торчали расплюснутые носы Сашки и Василя. Я стоял молча. А что было говорить? Она щебетала как скворец у гнезда: «.. что у меня всё уже прошло – стало на место, да и к лучшему. А ты оказался хорошим парнем». Она говорила и смеялась так искренне и простодушно, что и у меня улыбка поползла к ушам. «Ну вот ещё тебя разок за всё хорошее»,– и опять чмокнула меня. «А ты знаешь, Антон, я замужем!» Она отошла, повернулась, помахала рукой в чёрной перчатке и пошла, как-то гордо и счастливо. Чёрт меня знает, ведь я не сказал ей ни слова! Всё смотрел ей вслед и, почему-то, на её руки в перчатках. «Эй, сокол, ты что там, примёрз? Давай в вагон, – скоро отправляемся». Когда я взялся за поручень вагона, то видел, как в соседний входили Федотов, Вьюшкин, Крамер. «Апостол» спросил: «Ваши? Жалко их. Вот Прокопич обдерёт как белочку – умеет снимать шкурки с «пушистых». Даже вон на Забайкальской дороге таких нет. А уж там зайчатники – не дай господь!» Мои друзья лежали на верхних полках, я забрался туда же. С Сашей нас разделяла низенькая перегородка.

– Сам не знаю, почему Тамара не пришла, и почему так в жизни получается – не успеешь жениться, как попадается лучше. Можно взять Тамару, а куда.. Уже одна есть. Жалко её

– Кого её?

– Тамару, да и жену жалко, и самого себя тоже

– Самого себя-то за что?

– А как же, может всю жизнь придётся тужить

Сашка опускает голову, смотрит в сучок доски думая как быть. До отправления минут пять. К удивлению третий ярус забит до отказа; вторые и нижние полки пустуют, пассажиры на них вольготничают. А в кассах давно билетов нет. Угадав мои мысли и обладая химической реакцией разложения жизненных элементов, Василь сказал: «Тут, видно, идёт свободная охота, то есть, конкуренция на социалистической основе между проводниками смежных дорог – Восточно-Сибирской и Забайкальской. Итоги в газетах не публикуются ввиду секретности материала». Чувствую – кто-то дёргает за ногу. В вагоне красноватый полумрак. Внизу стоит «Апостол» с фонарём и крючковатым пальцем манит меня. Спускаюсь, смотрю на часы – едем около двух. Входим в служебное купе, лампочка здесь поярче. На столе – колбаса, синеватые, как утопленник, огурцы, сало, хлеб. Сидят двое. Один – не дать не взять – наш проводник. Уж не брат ли ? Второй – с усами, бритой головой, в очках с роговой оправой. Вроде, научный работник, – читает «Экономическую газету». Апостол представляет меня старшему: «Пал Свиридович, – это «Сталинский сокол» и зачем-то как воображаемыми ножницами перебрал пальцами. Мне показалось, что так прядуют ушами зайцы на жировке. Старший грустно посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на закуску. Я сходил за бутылками, Апостол быстро разлил на три стакана. Они выпили и стали степенно закусывать. Я хотел уйти, но Пал Свиридович остановил меня вопросом: «Ну как вы там? – он указал пальцем вверх, -всё летаете? И бога не боитесь?» «Всё летаем. А чего его бояться, он – свой мужик». «Это вы зря. А то он – того !» Усатый отложил газету, взял вторую бутылку, с одного маха выбил пробку, разлил на троих, выпил один и со скучающим видом опять развернул газету. Апостол стал на колени и приложился ухом к полу. Вот он отнял ухо, поднял палец вверх и с тревогой спросил: «Слышите?» Пал Свиридович и усатый дружно кивнули головами. Я слышал только перестук колёс. « Да не то. Ты послушай!» Я нагнулся к полу, но нового ничего не услышал. «А ещё – лётчик! Не можешь различить. А вот мы слышим». И опять, те двое, кивнули головами. Апостол ещё раз приложил ухо к полу, встал, отряхнул колени, горестно покачал головой и сказал: «Колёсики-то, бедные, как скрипят, аж за сердце берёт! Да, надо их смазать». Апостол, Пал Свиридович выпили, Пал Свиридович бросил в рот пол-огурца, зажмурился. Усатый читал «Экономическую газету». Наш проводник сел, опустил голову и, видимо, прислушивался, не перестали ли скрипеть колёсики. Им было скучно. Водка была выпита вся. Сколько же им надо!? …. Мои мысли прервал Пал Свиридович: «Мы-то