И Питтман снова отправился в больницу. На сей раз на такси. Хотя все его существо восставало против этого. Он предпочел бы идти пешком, чтобы потратить как можно больше времени. Но в столь поздний час это было небезопасно. Какая злая ирония! Он, мечтающий о смерти как об избавлении, боится, что его убьют раньше времени.

Вернуться в больницу Питтмана побудило упоминание о Миллгейте в программе новостей. Может, Миллгейт умер и в этой связи дается краткая информация о его общественной деятельности? А у Питтмана еще не готов некролог для утреннего выпуска газеты. Он подвел Берта! Но потом Питтман понял, что речь шла не о смерти Миллгейта, а о том, что он по-прежнему в реанимации.

Вот-вот мог разразиться скандал, связанный с прошлой деятельностью Миллгейта. К немалому ужасу властей, пресса пронюхала о докладе специального прокурора Министерства юстиции. В его черновом наброске, не предназначенном для публикации, высказывалось предположение, что Миллгейт выступал как посредник в тайной операции, не получившей одобрения конгресса. Суть операции заключалась в попытке определенных сил воспользоваться ситуацией, сложившейся после распада Советского Союза, и закупить партию ядерного оружия.

Обвинения против Миллгейта не нашли фактического подтверждения. В докладе для внутреннего пользования содержалась всего-навсего оценка того, куда могло завести дальнейшее расследование. Безапелляционность диктора превращала предположение в установленный факт. Виновен, пока не докажет обратное. Уже второй раз за последние семь лет имя Джонатана Миллгейта связывали с крупным скандалом в области вооружений. Питтман понимал: если и сейчас он не сумеет провести расследование или, по крайней мере, не получит объяснений от людей Миллгейта, у Берта Форсита будут все основания упрекнуть его в нарушении обещания, данного газете, которой отпущено так мало времени. Ради Берта, точнее, ради того, что Берт сделал для Джереми, Питтман должен приложить максимум усилий.

Питтман стоял на улице напротив отделения неотложной помощи. Было уже за полночь. Мелкий дождь усиливал апрельский ночной холод. Он застегнул наглухо свой измятый плащ, ощущая в то же время, как проникает сырость сквозь подошвы ботинок. Изморось окружала легкой пеленой мерцающие уличные фонари и более яркие прожекторы над входом в неотложку. Окна некоторых палат едва светились, заставляя Питтмана с особой остротой ощущать собственное одиночество. Окно Джереми на десятом этаже было совсем темным, и, бросив на него взгляд, Питтман с мучительной тоской направился к больнице.

В этот час уличное движение замерло, а возле отделения неотложной помощи почти не было машин. Вдруг издалека донесся звук сирены. Дождь усилился, его капли поползли за воротник. За время болезни сына Питтман вдоль и поперек изучил больницу. Знал, где какое отделение, залы ожидания, пустовавшие по ночам, где стоят автоматы кофеварки, где можно купить сандвич, если кафетерий закрыт. Замирая от волнения, он провожал Джереми на сеансы химиотерапии через вестибюль главного входа. Болезнь сделала сына очень хрупким, и Питтман постоянно опасался, как бы кто-нибудь его не толкнул. Из-за болезни крови все раны и ушибы у Джереми заживали медленно. Питтмана бесило, когда люди в вестибюле удивленно пялились на облысевшего пятнадцатилетнего парнишку с ввалившимися щеками. На голом черепе Джереми видны были синеватые кровеносные сосуды, расположенные близко к поверхности кожи. Чтобы не травмировать мальчика, Питтман нашел другой путь — через небольшую дверь за углом слева от отделения неотложной помощи. Этим входом в основном пользовались ординаторы и медицинские сестры. Кроме того, Питтман обнаружил, что лифты там ходят быстрее, возможно, потому, что нагрузка меньше.

И сейчас, когда Питтман приближался к этому входу, воспоминания стали такими яркими, что, казалось, Джереми идет рядом. Недалеко от входа стояла машина «скорой помощи», принадлежавшая частной компании. Серая. Без эмблемы больницы. Сквозь щель между занавесками на заднем стекле Питтман увидел кислородный прибор и несколько мониторов для показателей жизненных функций. Человек в белом халате проверял медицинское оборудование.

Питтман обошел машину. Мотор работал на холостом ходу. Фары были погашены. Широкоплечий приземистый мужчина в темном костюме бросил окурок в лужу и насторожился, заметив Питтмана.

«Да, — подумал Питтман, — без сигареты на таком дожде долго не простоишь».

Кивнув человеку, который и не подумал ответить на приветствие, Питтман потянулся к ручке двери. Вдруг он заметил, что лампочка над входом погашена. Войдя в здание и поднявшись по четырем бетонным ступеням на лестничную площадку, Питтман увидел второго здоровяка в темном костюме, который подозрительно смотрел на Питтмана. При этом выражение лица у него было жестким. Он стоял, прислонившись к стене в самом начале лестницы, ведущей наверх.

Но Питтман не собирался подыматься наверх, а направился через площадку к залитому светом больничному коридору. В нос ему ударил хорошо знакомый едкий запах антисептиков, пищи и лекарств. Этот запах буквально въелся в стены, и Питтман каждый день его ощущал. Днем и ночью все этажи были заполнены им. Впитала его в себя и одежда Питтмана. И он до сих пор ощущал его дома, хотя после смерти Джереми уже прошла не одна неделя.

Все эти воспоминания ожили с такой отчетливостью, что Питтман заколебался. Неужели он снова должен пройти через это, чтобы не обидеть Берта? Впервые после смерти Джереми он переступил порог больницы. Покинув лифт, Питтман вошел прямо в коридор.

Только бы у него не возникло искушение подняться на десятый этаж, к палате Джереми, вместо того чтобы выйти на шестом, где сейчас находился Миллгейт и где в реанимации умер сын.

Неожиданно внимание его привлек звук за спиной. От стены рядом с дверью, в которую только что вошел Питтман, отделился мужчина с широкой выпуклой грудью, в слишком длинной для его роста ветровке. Направляясь к лифту, Питтман не мог заметить его в том месте, где он стоял.

— Чем могу помочь? — произнес он таким голосом, словно только что проглотил битое стекло. — Заблудились? Вам куда надо?

— Не заблудился. Скорее растерялся.

Агрессивный тон мужчины заставил Питтмана насторожиться. Инстинкт подсказывал, что правду говорить нельзя.

— На десятом этаже лежит мой сын. Мне разрешено оставаться около него по ночам. Но иногда я просто не могу заставить себя идти к нему.

— Хм. На десятом этаже, говорите? И что, серьезно болен?

— Рак.

— Да, действительно серьезно.

Человек говорил с таким явным безразличием, что Питтману стало не по себе. Он придумал на ходу вполне правдоподобную версию. И вид у него был прямо-таки невинный. Упаси Бог открыть настоящую причину своего появления в больнице типу, который неизвестно что прячет под ветровкой.

Звук шагов заставил Питтмана оглянуться. В помещении появился второй здоровяк — в плаще. Он стоял, прислонившись к стене, как раз напротив того места, где раньше находился человек в ветровке. На их одежде не было следов дождя. А дождь начался уже минут пятнадцать тому назад. Значит, они ждали по крайней мере четверть часа, подумал Питтман. С какой целью? Тут он вспомнил о человеке с сигаретой и втором, на лестнице, и еще больше напрягся.