– Уйду.

Отрезвляюще. Больно. Честно. Мир подбирает лежащий на полу пиджак и надевает его прямо на голое тело. Скомканную сорочку сует в карман.

– Мое предложение в силе, – бросает сквозь зубы, потянувшись ладонью к рукоятке двери.

Я нащупываю пухлый блокнот на столе и запускаю в Боголюбова…

* * *

Пронизывающий холодный ветер взвивает полы длинного черного пальто и мои распущенные спутанные волосы. Под тонкими подошвами туфелек хрустит иней: я так торопилась поскорее покинуть кабинет, что забыла переобуться.

Парковку заметает снегом. Крыша моей ласточки сплошь покрыта слоем колких снежинок. Запускаю двигатель, включаю подогрев сидений и дворники. Щетки для чистки снега у меня, конечно же, нет, и этот факт обостряет чувство собственной беспомощности, служит последней каплей, переполнившей обиженное сердце.

Опускаю голову на руль и горько плачу. Колкие снежинки падают на крышу, царапают стекло и, кажется, достают до самого сердца.

Чертов Боголюбов! Бессовестный хам! Ненавижу! Как бы больно ни звучали его слова, Мир прав: я поступила как разменивающая себя направо и налево дешевка. И тогда, и сейчас. Выбрала короткий и яркий миг счастья, в огне которого сгорела сама…

Я могу обманывать себя, казаться взрослой и самостоятельной, сильной, убеждать себя, что наши жизни с Мирославом, однажды пересекшись, разошлись навсегда, но не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о парне.

Отчего же его слова так ранят? Мучают мятежное сердце, рвущееся к тому, кто однажды причинил боль?

Он обесценил меня как специалиста, вот в чем дело. Посчитал мою должность и красивый кабинет приложением к влиятельным мужским брюкам, опекающим меня. Поставил общепринятый мужской диагноз всем успешным женщинам в моем лице. Что же, доктор Боголюбов, я не намерена оправдываться и убеждать вас в своей состоятельности. Как и соглашаться на ваше унизительное предложение. Согласна, странное умозаключение от той, которая когда-то первой призналась в любви и предложила парню себя. Но я другая, черт возьми!

Вытираю влажные глаза салфеткой, расчесываю волосы и собираю их в хвост. От меня пахнет рыжим мерзавцем, он словно пометил меня собой: руки, губы, шея впитали дурманящий запах парфюма и дорогого табака… Да здравствуют антитела к другим мужчинам от доктора Боголюбова! Кровь бурлит и разносит по венам сладость от пережитой близости, почти сразу же сменяющейся горечью вины.

– Любовь Петровна, ты не забыла обо мне? – строго произносит Александра Георгиевна в динамик. Телефонный звонок заставляет вздрогнуть.

– Простите, но я, наверное, не приду. Хочу побыть одна. Спасибо вам, – издаю жалкий всхлип.

– Не дури, Любаша. Что случилось? Тебя обидели?

– Я получила ровно такое обращение, какое заслужила, – произношу все так же жалко.

– Опять он, да? Тот парень, из-за которого ты не можешь ни с кем встречаться? Люба, ты зациклилась на том, кто этого совсем не заслуживает. Убедила себя в несуществующих чувствах. Может, дело в другом, а тебе просто так удобно? Ты используешь парня как ширму, боишься посмотреть своим страхам в глаза.

– Я отдала свое сердце два года назад, Александра Георгиевна. Другого нет… чтобы затевать отношения с кем-либо.

– Так не бывает, упрямая ты девчонка! Ты же его совсем не знаешь.

– Вы и любовь можете подогнать под стандарты, а, Александра Георгиевна? Абсолютно точно уверены, как она должна появляться в сердце?

– Есть исключения, Любаша, – примирительно вздыхает мозгоправ, шурша листиками блокнота в динамик. – Ты сильная, девочка. Очень сильная. И умная. Он и мизинца твоего не стоит… Трус этот. Так и будешь ходить по земле – влюбленная и одинокая?

– Значит, так и буду.

– А кому от этого будет легче? Он живет своей жизнью и плевать хотел…

Не похож был сегодня Боголюбов на того, кому плевать. Хочется ухмыльнуться в ответ Александре Георгиевне, рассказать, как он целовал меня, с какой жадностью подчинял, как яростно брал… На мгновение допустить мысль, что я была не просто одной из подвернувшихся ему этим вечером баб.

– Он предложил встречаться, – хрипло выдавливаю я.

На том конце провода воцаряется тишина. Похоже, от переполняющих мыслей в голове Александры Георгиевны случается какая-то поломка.

– Вот оно что? И почему ты плачешь? Любаша, приезжай. Чего мы по телефону болтаем? Я все-таки твоя подруга, – подчеркивает она с гордостью.

– Не хочу объяснять почему… Я простая девчонка, Александра Георгиевна. Мне хочется напиться, купить килограмм мороженого и плакать под грустные фильмы на плече у подруги. Никакая я не сильная.

– О боже! Нам еще заедания стресса не хватало, Любаша. Тебе не жалко потраченных на похудение двух лет?

Я уже не слушаю ее. Конечно, я благодарна Савской за помощь, но сейчас я выпускаю на волю слабость и смело смотрю ей в лицо.

– Александра Георгиевна, я признаю свои недостатки.

– Любаша, слабости и несовершенства делают женщину человечнее. Купи бутылочку вина и мороженое, детка. И смотри до рассвета грустные фильмы. Дай-ка вспомнить… «Хатико», «Титаник», «Дневник памяти»… – произносит Савская. Я не вижу ее, но почти уверена, что она расслабленно лежит на софе и потягивает кофе из фарфоровой чашки. – Доктор разрешает!

За что я уважаю свою старшую подругу, так это за чуткость. Она чувствует меня на расстоянии, понимая, что в минуты острого стресса ее нравоучения, мягко говоря, вызывают раздражение. Александра Георгиевна оторвется на мне в другое, более благоприятное для беседы время.

Пятничный вечер похож на фейерверк. Из кафе и клубов доносится басами музыка, улицы наполняются машинами и людьми, даже огни вывесок и уличное освещение играют более яркими красками, нежели в другой будний день. Люди вырываются на свободу из душных офисов, словно из неволи, чтобы забыться в алкогольном дурмане и чужих объятиях.

Моя оранжевая «морковка» резво снует между машин по освещенным городским улицам. Я купила ее три месяца назад, воспользовавшись автокредитом. Да, пускай так, но плачу я за тачку сама, как и за съемную квартиру. Еще и родителям умудряюсь помогать. С чего Боголюбов взял, что меня кто-то содержит? Савская права – он не стоит моих слез. И я не позволю себя обесценивать.

Паркуюсь возле супермаркета и с чистой совестью исполняю наказ подруги: покупаю килограмм шоколадного мороженого.

Глава 6

Ох, права была Александра Георгиевна: «Хатико» – лучший грустный фильм. Я проплакала до трех ночи над несчастной судьбой осиротевшего пса. Ну ладно, признаюсь: немного над собой. Если быть совсем откровенной – над собственными глупостью и похотью, всякий раз выползающей при виде Боголюбова.

Кто он для меня? Наваждение, неутоленное желание, сердечное стремление, заставляющие забыть о других? Я не знаю. Почему нет названия этому чувству, вывернувшему душу