А может, он просто не хотел ко мне прикасаться.

Или, может, он люто меня ненавидел и мечтал, чтобы я поскорее ушла.

В гнетущем молчании и под тяжёлым взглядом я оторвала клочок ваты, смочила его антисептиком и потёрла царапину. Потянулась к пластырю, но упаковка оказалась пустой, и я подняла глаза на Илью.

– Закончился. Есть ещё?

Он шмыгнул носом, запустил руку в коробку и долго хрустел там картонками и звенел пузырьками, но пластырь так и не нашёл.

– Бинт есть.

– Подойдёт, – согласилась я, взяв протянутый мне рулончик.

Бинт вёл себя отвратительно, плохо разматывался, цеплялся ниточками за края, и у меня никак не получалось с ним совладать, я нервничала, руки тряслись, а вся ситуация казалась совершенно неправильной, нелепой, абсурдной, и Илья это тоже будто бы понял, вздохнул и забрал бинт у меня из рук.

– Не дёргайся, – велел он и обернул край марли вокруг моего пальца.

Несколько секунд я послушно не шевелилась и даже не дышала, но потом решилась-таки завязать разговор:

– У тебя страшная собака.

– Это волк.

– Волк?! – Я ошеломлённо отдёрнула руку, и непокорный бинт выскользнул из пальцев Ильи, упал на пол и, конечно же, помпезно размотался белой лентой. – То есть меня сейчас могли там сожрать?!

Илья посмотрел на меня с упрёком, поднял бинт и принялся скручивать его обратно в рулон.

– Он бы не тронул. Он только предупреждал, что рядом с домомчужие.

Короткое, но такое колючее, насквозь пронзающее, раздирающее плоть зазубринами слово, что вариант быть отданной на растерзание дикому зверю вдруг показался гуманнее.

– Я не знала, что тут водятся волки, – пробормотала я.

– Не водятся.

А дальше разговор не пошёл, и я просто молча наблюдала, как он заканчивает бинтовать мой палец, завязывает узелок и бросает остатки бинта в коробку.

– Спасибо, – промямлила я.

– Ты когда приехала?

– Сегодня.

– Мм.

Илья развернулся, засунул руки в карманы штанов и направился к двери.

– Думаю, тебе пора.

Я быстрым взглядом окинула помещение – кружка с ниткой чайного пакетика на столе, книга с облезшей обложкой, небрежно прислонённый к стене костыль – и снова посмотрела на Илью. Мне так много хотелось ему сказать, например, «Я скучала» или «Прости», но сейчас все эти слова вдруг казались мертворождёнными.

– Да, пора, – свистяще прошептала я, проскользнула мимо него и выскочила во двор.

– Я тебя отвезу.

– Не нужно, я…

И не договорила. Потому что передо мной возник пёс.

Нет, волк. Огромный, лохматый, с мерцающими пуговицами глаз.

– Свои! – сказал Илья громко и чётко, и волк вскинул уши, ещё немного побуравил меня взглядом и шагнул вперёд, потянувшись блестящим носом к моей руке.

А у меня снова разогналось сердце, и я не понимала, оттого ли это, что жуткий дикий зверь сейчас нюхал мои пальцы, или оттого, что я – «свои». И тут вдруг накатила чудовищная усталость: слишком много впечатлений для одного дня, слишком они разные – от эйфории до исступления и обратно. Хотелось притормозить, подумать, обнулиться, и я безрассудно ткнула пальцем во влажный нос волка, бросила горький взгляд на Илью, снова превратившегося в тёмный силуэт на крыльце, и двинулась к дыре в заборе.

– Мира, постой.

– Нормально всё, я хорошо помню дорогу.

– Сколько раз я тебе говорил… – начал Илья и осёкся, и я остановилась, крутанулась на месте.

Сто первый. Этот раз был ненастоящим, подсчитанным в шутку, но сто первым. После него я обещала никогда больше не ходить ночью по лесу одной. Ещё я обещала забирать его из универа на старой «копейке». Обещала всегда быть рядом. И вмиг все эти обещания нарушила. Разве что-то изменится, если нарушу ещё одно?

Я раздвинула доски в заборе и выбралась в лес.

– Тузик, проводи, – донёсся до меня тихий голос Ильи, и вскоре позади раздались шаги и мерное дыхание.

Так мы и вернулись в посёлок по едва заметной лесной тропке: я, а за мной волк по имени Тузик.

Утром я достала из косметички красную помаду от «Диор» и начертила на зеркале в прихожей ровную вертикальную линию. Тётя Агата, только что закрывшая дверь за Виталием Терентьевичем, который принёс завёрнутые в льняную салфетку ножи, осыпал тётушку старомодными комплиментами и смешно кланялся, фыркнула и закатила глаза.

– Ну чего? – рассмеялась я. – Я же предупреждала, что буду считать твоих женихов, это первый. А ты что, сама ножи поточить не можешь?

– Могу, конечно, – отозвалась тётя Агата, подталкивая моё вертлявое тельце на кухню. – Но зачем, если кому-то доставляет удовольствие точить их для меня?

– Ой, ну прямо-таки мудрая мудрость и женственная женственность!

– Не паясничай, а садись за стол давай. На завтрак гречневая каша с творогом, сухофруктами и мёдом.

– А может, лучше бутербродик? – жалобно протянула я, с недоверием посматривая на поставленную передо мной тарелку.

– С колбаской? – явно передразнивая мой тон, уточнила тётушка.

– Угу. Но можно и с авокадиком.

– Кашу ешь, – отрезала она. – Ты всю ночь не спала, тебе нужны силы и витамины.

Я обречённо вздохнула: я ведь и вправду практически не спала. Сначала, вернувшись домой, укуталась в одеяло и долго держала глаза закрытыми, стараясь ни о чём не думать, но транслируемое в голове кино было таким объёмным, что вскоре я уселась на кровати и принялась активно сочинять миллион реплик, которые мне следовало произнести вместо того лепета, что наговорила в действительности. А затем, заручившись поддержкой клубка, коим был, скорее всего, сладко спящий в ногах котик, решила попробовать ещё разок. Пойти к нему сегодня, рассказать, объясниться, выцыганить милость.

– А я сильно шумела, да? – виновато спросила я у тётушки. – Разбудила тебя?

– Нет, что ты, утёнок! У меня крепкий и здоровый сон, меня не смогут разбудить ни гроза, ни стрельба, ни эвакуация. Хотя… – Она посмотрела на пушистую кошачью лапу, украдкой тянущуюся к стоящей на столе вазочке с зефирками. – Звук блюющей на ковёр кошки, пожалуй, разбудит. Кыш!

– Кстати, что едят волки? – ковырнув ложкой кашу, поинтересовалась я.

– Бабушек.

– Тузик ест людей?!

– А, Тузик… – Тётя Агата плеснула кипяток в фарфоровый заварник, и по кухне тотчас разнёсся аромат лесных ягод. – Этот парень мирный, ему хватает мяса покупного.

– А у нас есть мясо?