Вознесенский вместе со всеми шутил, балагурил и внимательно наблюдал за происходящим. Раз десять ему пришлось вылить водку из рюмки в заранее приготовленный под столом графин. На переговорах он принципиально не пил — этому его тоже научила Меер. Петрин в такого рода мероприятиях принимать участие всегда отказывался, мотивируя это своей чересчур высокой загруженностью, поэтому Станиславу приходилось отдуваться самому.

Определенно в этот день Вознесенский был очень доволен происходящим. Разъезжались далеко за полночь: загулявших англичан, кое-кто из которых к концу и сам стал пританцовывать, держась за широкие юбки цыганок, было весьма непросто вывести из понравившегося им заведения. После того как они были в лучшем виде размещены в люксовых номерах «Националя», Вознесенский вздохнул спокойно. Начало было положено, а это, как известно, — половина дела. Он от души поблагодарил Софью Павловну, пожелал ей спокойной ночи и отправил домой на одной из представительских машин.

— Буду ждать вас в десять в переговорной. Надо будет еще кое-что обсудить по перспективным вопросам, — сказал он ей, прощаясь.

Валерию Станислав решил завезти домой на своем «мерседесе», благо дороги были почти пустые. По пути молчали. Вознесенский, откинувшись на заднем сиденье, лениво перелистывал какие-то бумаги. Лера впереди клевала носом под негромкую музыку — она явно не привыкла к бурным поздним застольям. Когда подъехали к общежитию института и девушка собралась выходить, Станислав задержал ее ненадолго:

— Спасибо, мне понравилось, как ты переводила и как вела себя. По-моему, англичанам тоже понравилось. — Вознесенский улыбнулся, видя, что глаза Леры довольно вспыхнули. — Я думаю, что мы возьмем тебя сначала стажером, а потом… посмотрим. Четыреста долларов на первое время устроит?

Лера радостно закивала головой. Было видно, что такого предложения она не ожидала. Четыреста долларов для студентки с повышенной стипендией четыреста рублей означали целое состояние.

— Конечно, Станислав Георгиевич! Но я готова и бесплатно поработать первое время, для меня же это такая честь… Вот приглядитесь, потом… — залепетала она.

Вознесенский отрицательно покачал головой, погрозил Лере пальцем.

— Работа есть работа, — произнес он назидательно, — любой труд должен быть оплачен, привыкай к этому. Анатолию Борисовичу — пламенный привет! — Лера кивнула. — Все, беги! Спать пора.

Лера улыбнулась Вознесенскому на прощанье и неловко выбралась из машины. Он помахал ей рукой. Дверь захлопнулась, водитель рванул с места. Станислав блаженно откинулся на спинку черного кожаного сиденья. Определенно все у него в жизни было очень даже хорошо…

Из дневника Леры

Наконец я решилась записать то, что время от времени видится мне по ночам и не дает уснуть. Я не знаю, что это, — наверное, моя навязчивая фантазия. Но как это красиво и мучительно!

Плыла тихая лунная ночь в самом конце нежного месяца таргелиона. Жара уже спала, воздух дышал прохладой и свежестью. Легкий ветер приносил издалека дурманящие ароматы цветущих садов. Мужчина в светлом хитоне, с небольшой котомкой за плечами, медленно шел по кромке моря, неся в руках сандалии. Теплые, ласковые волны с тихим шелестом касались его босых ступней. Звезды были настолько яркими, что казалось — они совсем близко, можно протянуть руки и набрать их целую корзину, как виноградных гроздьев.

Странное чувство причастности к вечному овладело странником от созерцания этой гармоничной картины, — ему вдруг захотелось впитать в себя эту удивительную красоту летней ночи, запечатлеть ее в самом сердце, а потом поделиться со всем миром нечаянно обретенным богатством. Как будто это был самый значимый момент его жизни.

Вдруг до его ушей донеслось звонкое пение. Пела женщина. Ее голос звучал чисто и радостно, как бронзовый колокольчик. Путник прислушался — это был гимн Артемиде. Голос доносился из оливковой рощи неподалеку. Стараясь ступать тихо и осторожно, он преодолел полосу прохладного мелкого песка и начал пробираться между деревьями. И почти сразу увидел ее.

В нескольких шагах от него в лунном сиянии танцевала полуобнаженная девушка в белой прозрачной тунике. Она была дивно сложена, движения ее были легки и пластичны, как у лучших афинских танцовщиц, густые темные волосы разметались по плечам. Она казалась ему частью этой удивительной ночи, нежной, как налетающий с моря ветер, ласковой, как набегающие волны, волнующей, как глубокое небо. Может быть, это наяда вышла из воды и танцует, укрытая густыми ветвями от чужих глаз? Мужчина невольно залюбовался ею. Она была прекрасна, точно ожившая статуя Фидия танцевала в лунных лучах. Сердце вдруг сладко защемило от нахлынувшего неведомого чувства.

Внезапно под неловкой рукой хрустнула ветка. Танцовщица замерла и огляделась.

— Прости, я нарушил твое уединение, но я не хотел этого…

— Кто ты? И как попал сюда? — Девушка вышла из-за деревьев, смущенно поправляя тунику. Ее дыхание все еще было слегка прерывистым, на щеках алел румянец. Мужчина разглядел на ее волосах небольшую диадему в виде змейки.

— Я бродил по берегу моря и просто услышал, как ты поешь…

Незнакомка покачала головой:

— Ты не должен говорить со мной. Я жрица Артемиды. И если ты прикоснешься ко мне — тебя настигнет проклятие богини.

Странник молчал. Робость охватила его. Он смотрел на удивительную девушку и не мог отвести глаз. Она была еще совсем юной, но казалось, что печаль уже коснулась этих глаз своим невидимым крылом.

— Пойдем к морю! — позвала она его.

Это было похоже на видение: гибкая, стройная фигурка, идущая навстречу лунной дорожке к темному, вздыхающему морю. Девушка опустилась на песок у самой воды. Лунный свет холодным серебром обливал ее с головы до ног. Такой невероятной силы, должно быть, исполнена луна в ночь своего могущества.

— Ты еще здесь? — спросила она, не оборачиваясь.

— Да. Мне очень понравилось, как ты танцевала. — Мужчина подошел поближе.

Девушка вздохнула:

— Мне нельзя танцевать и нельзя разговаривать с незнакомцами. Но иногда я нарушаю запреты…

— Почему ты танцевала в священной роще в такой час?

— Я уже сказала тебе, что служу Артемиде. Это великая богиня. Я поддерживаю огонь в ее храме и участвую в жертвоприношениях и ритуалах. Я постигаю ее мудрость, и скоро меня ждет первое посвящение. Но иногда мне просто хочется побыть с ней наедине — вне храма, как сейчас. И тогда я начинаю петь, танцевать и моя душа словно становится частью ее. Понимаешь?

Мужчина кивнул и в задумчивости посмотрел на море. Бескрайняя гладь завораживала, как черное обсидиановое зеркало. Они помолчали.

— А чем занимаешься ты?

— Все еще занимаюсь поисками себя. Я пробыл много лет в Афинах в Академии Платона, сначала учеником, а потом и учителем. А сейчас брожу в поисках смысла своей жизни. Всей мудрости философии, которая есть в Элладе, мне оказалось недостаточно, чтобы понять это. Слова греческой философии шелестят, как листья, но не помогают постичь главного. Истина так и не открылась мне. Возможно, я был нерадивым учеником. Порой мне кажется, что все в этом мире только иллюзия, фантазия, сон. Слишком много теней застят глаза. Но ведь у каждого в мире есть свое предназначение… Я достиг успехов в философии и риторике, овладел тайнами цифр и знаков, освоил разные науки, но теперь хочу найти что-то свое, единственное, чтобы наконец наступило пробуждение души. И порой мне кажется, что я уже очень к этому близок… Как сегодня ночью.