Вот о чем перешептывались во внутреннем дворе. Этот шепот, услышь его Моргауза, пришелся бы ей по нраву, а услышь его Мордред, привел бы его в ярость; но мальчик ничего не слышал. Но он слышал бормотанье и чувствовал на себе любопытные взгляды, но только еще прямее держал спину, втайне желая, чтобы с испытанием было покончено и он поскорей вернулся домой.

Но вот они уже достигли дверей главного зала, и, когда слуга распахнул перед ним тяжелые створки, Мордред позабыл о шепоте, о том, сколь чужим он здесь выглядит, обо всем, кроме открывшегося перед ним великолепия.

Когда Моргауза под гнетом Артурова гнева покинула наконец Дунпельдир, чтобы обосноваться в собственном своем королевстве на Оркнейских островах, случайный отблеск в ее магическом кристалле, должно быть, предупредил ее, что пребывание на севере окажется долгим. Ей удалось увезти с собой многие сокровища из южной столицы Лота. Король, правивший теперь там повелением Артура, Тидваль, обнаружил, что его твердыня лишена всяких удобств. Тидваль был правитель суровый и твердый, так что едва ли его это сильно заботило. Но Моргауза, дама, привычная к роскоши, сочла бы, что с ней обошлись жестоко, если б ее лишили каких-либо необходимых регалий королевского достоинства, и со своей добычей сумела свить себе уютное гнездышко, полное ярких красок, дабы смягчить тяготы изгнания и оттенить свою некогда прославленную красоту. Все каменные стены большого зала были увешаны яркими тканями. Гладкие плиты пола были выстелены не тростником или соломой, как того можно было ожидать, а пестрели островками оленьих шкур, бурых, желтовато-бежевых или пятнистых. Тяжелые скамьи по стенам зала были сработаны из камня, но кресла и табуреты, расставленные на возвышении в дальнем конце зала, были деревянными с тонкой резьбой, богато раскрашенными и устланными яркими подушками, а створки массивных дубовых дверей были красиво украшены и пахли маслом и воском.

Ничего этого сын рыбака не заметил. Его взор был устремлен к женщине, сидевшей на роскошном троне в самом центре возвышения.

Моргауза, королева Лотианская и Оркнейская, все еще была очень хороша собой. Свет, падавший через узкое оконце, играл бликами в ее волосах, потемневших с клубничного золота ее юношеских лет до зрелой насыщенной меди. Ее глаза под удлиненными веками светились зеленым подобно изумрудам, а кожа сохранила сливочную гладкость былых времен. Чудесные волосы королевы были убраны золотом, в ушах и на горле у нее горели изумруды. Моргауза была облачена в платье цвета меди, и на сложенных на коленях изящных ручках переливались самоцветные камни.

Пять женщин позади трона — придворные дамы королевы — при всей изысканности своих одежд казались невзрачными и пожилыми. Те, кто знал Моргаузу, ни на мгновение не усомнился бы, что эта видимость была столь же тщательно спланирована, как и впечатление, которое производила сама королева. У ступеней возвышения и вдоль стен зала стояли около дюжины человек, не больше, и все же мальчику Мордреду казалось, что зал полон людей и любопытных взглядов еще более, чем внутренний двор дворца. Он поискал глазами Гавейна или кого-нибудь из младших принцев, но никого из них не увидел. Когда он вошел, несколько нервно помедлив у самых дверей, королева сидела вполоборота к нему, беседуя с одним из своих советников, низеньким и тучным седобородым человечком, который, склонившись в поклоне, смиренно внимал ее словам.

Затем она увидела Мордреда. Королева выпрямилась в своем высоком кресле, и опустившиеся длинные веки скрыли вспышку интереса, промелькнувшую в ее глазах. Кто-то подтолкнул мальчика в спину и прошептал ему на ухо:

— Иди. Подойди к возвышению и стань на колени.

Мордред повиновался. Он приблизился к королеве, но, когда он собирался опуститься на колени, движеньем руки она приказала ему остаться на ногах. Он ждал, выпрямив спину и расправив плечи, такой очевидно самодостаточный, и не делал попытки скрыть удивленье и восхищенье, которое испытывал при виде первой в своей жизни августейшей особы, восседающей на троне в пиршественном зале. Он просто стоял и смотрел во все глаза. Если наблюдатели ожидали, что он будет смущен или придет в замешательство, их ждало разочарованье. Тишина, повисшая в зале, таила в себе жадное любопытство, к которому примешивалось веселое удивленье. Королева и мальчик из рыбацкой хижины на островке тишины мерили друг друга глазами.

Будь Мордред на полдюжины лет старше, мужчины, возможно, гораздо скорее и лучше поняли бы снисхожденье, даже очевидное удовольствие, с которым королева разглядывала мальчика. Моргауза не делала тайны из своего пристрастия к красивым юношам, склонности, которой со смерти своего супруга позволяла себе предаваться в относительной безопасности и более или менее открыто. И действительно, Мордред был вполне представителен: его изящная стать, тонкая кость и выраженье пытливого, но сдержанного ума в глазах под раскинувшимися как птичьи крылья бровями делали его привлекательным в глазах любой женщины. Королева рассматривала его, напряженного (но вовсе не смущенного) из-за “лучшей праздничной” туники, единственной, что у него была, помимо повседневных обносок. Она помнила материю, посланную много лет назад для этой туники, отрез домотканой ткани, неровно окрашенной, что постыдились бы носить даже дворцовые рабы. Если бы из дворцовых сундуков пропало нечто лучшее, это пробудило бы ненужное любопытство. На шее мальчика красовалось ожерелье из неровно нанизанных раковин с каким-то деревянным талисманом в середине, который мальчик сам, наверное, вырезал из куска доски, выброшенной морем. Его ноги, покрытые пылью с ведшей через пустоши дороги, были хорошей формы.

Королева с удовлетвореньем отмечала все это, но видела она и другое: темные глаза, наследие испанской крови в жилах Амброзия, принадлежали Артуру; тонкую кость, нежный поджатый рот мальчик унаследовал от самой Моргаузы.

Наконец она произнесла:

— Тебя зовут Мордред, мне сказали?

— Да. — Голос мальчика охрип от робости. Он кашлянул, прочищая горло. — Да, госпожа.

— Мордред, — раздумчиво повторила она. Ее выговор, даже после стольких лет, проведенных на севере, оставался говором южных королевств большой земли, но говорила она четко и медленно и очаровательным голосом, так что он вполне понимал ее. Его имя она произнесла на северный островной манер. — Медраут, мальчик из моря. Так ты рыбак, как твой отец?

— Да, госпожа.

— Вот почему тебе дали такое имя?

Он помедлил, не понимая, к чему она клонит.

— Полагаю, да, госпожа.

— Ты полагаешь. — Она говорила легко, все ее внимание как будто было сосредоточено на складке, которую разглаживали ее тонкие изящные пальцы. Лишь главный советник королевы и Габран, ее нынешний любовник, хорошо знавшие ее, догадывались, сколь большое значенье имел ее следующий вопрос:

— Ты никогда не расспрашивал родителей?

— Нет, госпожа. Но я много чего еще умею, не только ловить рыбу. Я умею копать торф, я могу покрыть крышу и сложить стену, могу починить лодку и… и даже подоить' козу… — Он помедлил в нерешительности. По залу прокатилась рябь смешков, сама королева улыбалась.