Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постучали в дверь.
— Это Юсуф. Кариман, посмотри-ка, не братец ли пришел, — крикнула Ахтар, выходя на площадку.
Юсуф поднялся по лестнице, легонько шлепнул Ахтар и, не выпуская из рук узелка и связки с книгами, пошел к матери. Ахтар шла за ним следом.
Юсуф положил узелок перед матерью, книги поставил на полку и только тогда сказал:
— Суман просила передать вам этот узелок.
Ахтар нахмурилась, как только услышала о Суман.
— Что это она повадилась останавливать вас? — спросила она.
— Она никогда не останавливает меня, — ответил Юсуф. — Она здоровается со мной, разве это плохо?
— Не защищай ее, братец. Нам все видно сверху, вот с этой площадки.
— Вот как, — Юсуф поймал ее за ухо, — значит, ты шпионишь за мной? Отвечай-ка. А все эти детективные романы, которые ежедневно приносят твои несчастные подружки! — Он отпустил ее ухо, снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку. Госпожа Асаф развязала узелок. Там было немного сластей и маленькая записка: «Здравствуйте, многоуважаемая госпожа! Я узнала, что господин Юсуф сдал экзамены по первому разряду. В газетах результаты будут объявлены, очевидно, завтра или послезавтра. Примите от вашей покорной слуги поздравления по поводу блестящих успехов вашего сына. Преданная вам Суман».
— Юсуф, — она протянула ему записку, — смотри, сынок, что она пишет. Это правда?!
Юсуф повесил пиджак, присел на край тахты и стал снимать носки. Он протянул руку, чтобы взять записку, но тут подскочила Ахтар и выхватила ее у матери. Она быстро прочла ее, бросила на пол, обхватила плечи брата и зарыдала.
— Дорогой братец, милый мой братец, ты закончил по первому… — Дальше она не могла говорить. Госпожа Асаф повернулась к стоящему на полке портрету и тоже всхлипнула. Юсуф подобрал с пола записку, прочел.
— Чего вы разревелись? — Но и у него на глазах показались слезы. Юсуф положил на тахту записку и крепко обнял мать. — Мама, моя прекрасная мама!
— Она пишет «господин Юсуф»? — сказала Ахтар.
— А что она должна была написать, «сынок»? — усмехнулся он и понес в угол туфли и носки.
— Почему не написать «братец Юсуф»?
— Хватит того, что я тебе братец…
— Тетя пришла! — сказала госпожа Асаф, показывая вниз, на лестницу, и тщательно вытерла платком глаза.
По лестнице, с трудом неся отяжелевшее тело, задыхаясь и ворча, поднималась, придерживая рукой широкие штанины шаровар, госпожа Тадж ун-Ниса. Войдя в комнату, она тяжело опустилась на тахту и, ответив на приветствие госпожи Асаф, заговорила быстро и плаксивым голосом:
— Что стали выделывать эти водоносы! Пусть бы их занесло туда, где они сами не увидят воды. С самого утра звала, только сейчас соизволил явиться. И всякий раз у него готов ответ: «Некогда!» Что только за времена настали? У этих несчастных, которых мы выкормили своим же куском хлеба, не стало на нас времени. Неблагодарные!
Юсуф и госпожа Асаф не проронили ни слова. Только из кухни доносился недовольный голос Ахтар, выговаривающей служанке за испорченные лепешки.
Тадж ун-Ниса вытащила завернутое в уголок черного платка письмо и протянула его сестре, а сама взяла коробочку с паном, приготовила себе листок, положила за щеку и сообщила:
— Сестрица уже приехала в Найниталь.
— Да, — госпожа Асаф занялась письмом.
— Что ты поддакиваешь? Почитай вот дальше. Она пишет, что чистильщик хлопка, который увез дочь Нуруддина, а потом женился на ней… Как его зовут? Там написано, что начинается как-то с Дин…
— Да-да, читаю, — машинально ответила госпожа Асаф, не отрываясь от письма.
— Да что там читать? Его сын стал каким-то начальником по налоговой части, приехал, мерзкий, в Найниталь, явился к брату. Возомнил о себе! А тот пил с ним чай… Ну и времена настали!
— Что ж тут страшного? — Юсуф вытер стакан и поставил его на скатерть, разостланную на тахте.
— Я не с тобой разговариваю, молодой человек. Я принесла письмо, чтобы его прочла твоя мать и помнила о такой молодежи, как ты! Смотри, что там еще пишет сестрица. Будто сейчас готовится такой закон, по которому на службу станут принимать все касты: башмачников, кожевенников, ткачей, чистильщиков хлопка… Вот времена настали: скоро благородные навабы сами вынуждены будут чистить себе обувь.
Улыбаясь, Юсуф поставил на скатерть тарелку и, выложив на вазу принесенные от Суман сласти, пододвинул их тете.
— Кушайте, тетя, и бросьте эти разговоры. Я закончил университет. Послезавтра в газетах будет сообщение.
Тадж ун-Ниса даже приоткрыла рот. Она забыла обо всем на свете и принялась расхваливать племянника.
— Пусть хранит тебя Аллах! Да отведет он все трудности от тебя. Вот дожил бы почтенный Асаф до такой радости. — И она тут же расплакалась, повернув лицо к портрету на полочке.
— Тетушка, кушайте сладкое. Потом когда-нибудь соберетесь и поплачете от души. — И Юсуф пододвинул ей тарелку.
Тетушка высморкалась, всхлипнула еще несколько раз, вытерла слезы и радостно заговорила:
— Пусть хранит тебя Аллах! Ведь ты единственный светильник нашей семьи, один среди сестер. Пусть даст тебе бог купаться в молоке и взрастить многих сыновей! — Продолжала она, засовывая сласти в рот.
— А где вы это покупали? — спросила она.
Госпожа Асаф побледнела и озабоченно посмотрела на сына. Тот ответил совершенно спокойно:
— Это прислала Суман, дорогая тетушка.
— Суман? Кто такая? Что за странное имя! Откуда она?
— Просто человек, — ответил Юсуф.
— Кушайте, сестрица, она мусульманка, — попыталась успокоить ее госпожа Асаф и выразительно посмотрела на Юсуфа.
— Нет, сестрица, не стану я есть. — И Тадж ун-Ниса положила все, что держала в руке, обратно на тарелку. — Твой Юсуф хочет, видно, осквернить мою веру. Да простит его бог. Кариман, эй, Кариман! Принеси-ка воды, я выполощу рот. Тьфу-тьфу! Ну и времена наступили!
Юсуф засмеялся:
— Неужели всю религию, всю веру можно проглотить с кусочком сладкого теста! Невелика же она!
— Замолчи! Не зубоскаль! — возмутилась госпожа Асаф.
Ахтар внесла блюдо с горячими лепешками.
Тадж ун-Ниса тяжело вздохнула и стала рассказывать, что подавали на стол в домах навабов в дни ее юности.
Госпожа Асаф осторожно взглянула на сына, улыбнулась и взяла лепешку, произнеся при этом имя Аллаха.
Суман вернулась с частных уроков и теперь раздувала в мангале огонь. От усталости ломило тело, болела голова. Угли то загорались, и тогда пробивался тоненький язычок пламени, то гасли. Наконец Суман отказалась от мысли приготовить обед, оттащила мангал в сторону, достала хлеб из кастрюли и стала искать нож. Она отдернула в сторону занавеску с ниши, заменяющей шкаф. За занавеской на полках было все ее хозяйство — небольшое зеркало, гребень, флакон с маслом для волос, коробка из-под конфет, в которой лежали нитки, иголки, спицы и всякий мелкий скарб. Рядом с зеркалом стояла ее собственная фотокарточка, на которой она была в широких шароварах и длинной рубахе. На другой полке стояли книги — Галиб[13], роман Шарара[14], дешевое издание Омара Хайяма, собрание сочинений Низира Акбарабади[15], несколько книг современных поэтов и писателей, кое-какие журналы, а рядом с ними — тетради ее учеников, взятые на проверку. На самой нижней полке — несколько алюминиевых тарелок, ложки и нож. На тарелке лежало несколько луковиц, в банке белело сухое порошковое молоко. В уголке — бутылка с денатуратом и другая — с керосином.