– Садись.

Я корчу ему рожу, но команду выполняю.

Отойдя от меня, Мор открывает дверцы шкафа, кажется, наугад, потому что захлопывает их и двигается дальше. В конце концов, он открывает холодильник и достает из него хлеб (кто кладет хлеб в холодильник?) и бутылку вустерширского соуса.

– На, подкрепись, – говорит он, бросая их мне. Мне чудом удается поймать связанными руками бутылку соуса. Хлеб летит мне в голову.

– Есть тебе придется на бегу, – сообщает Мор. – Сегодня я не стану тратить время на перерывы.

Я все еще разглядываю бутылку соуса. Неужели он действительно думает, что я могу это пить?

Он дергает за привязь и шагает к двери. Приходится упасть на четвереньки, чтобы поднять с пола хлеб. Пока Мор привязывает меня к задней части седла, мне удается сунуть в рот два толстых ломтя хлеба и несколько распихать по карманам. А потом мы уходим, и я вынуждена бросить оставшийся хлеб и полностью сосредоточиться на том, чтобы не отстать. С самого начала я понимаю, что сегодня не будет, как вчера. Слишком болят ноги, а сама я полностью выдохлась. Каждый шаг – пытка, и никакой страх не может заставить меня бежать с такой скоростью и на такое расстояние, как требуется.

Через двадцать, может, двадцать пять километров я падаю, с размаха ударившись о дорогу.

Конь рвется вперед, почувствовав, что весу добавилось, и у меня вырывается вопль, потому что руки дергает с такой силой, что почти выбивает их из суставов. Веревка впивается в раны на запястьях, и я снова кричу от дикой, слепящей боли.

Он не останавливается. Плечи и запястья тянет невыносимо. Я хватаю ртом воздух и готова снова заорать, но даже этого не могу: боль настолько сильна, что у меня перехватывает дыхание.

Мор наверняка заметил, что я упала, он должен был почувствовать сопротивление, да и крики мои он слышал, я уверена, но он даже не смотрит на меня.

Я и раньше его ненавидела, но что-то в его беспощадности режет больнее ножа.

Он здесь, чтобы уничтожить человечество, чего еще ты ожидала?

Нужно поднять голову, чтобы не разбить ее, пока конь тащит меня за собой. Вчерашний снег почти растаял, и голый асфальт скребет спину, как наждачная бумага. Я почти чувствую, как моя толстая куртка разваливается слой за слоем. Скоро от нее ничего не останется, и тогда… не знаю, сколько смогу продержаться.

Проверить это на собственной шкуре мне не удается.

До того, как дорога разорвет мне кожу, Мор останавливает лошадь перед каким-то домом.

Я, совершенно измотанная болью, роняю голову на руки. Смутно, как в тумане, чувствую, что всадник отвязывает мою веревку от седла.

Слышу шаги, он подходит ко мне, останавливается.

– Вставай.

В ответ я могу только застонать. Черт, как же все болит.

Секунду спустя он наклоняется и поднимает меня. У меня вырывается жалкий всхлип. Больно даже от прикосновений.

Прикрываю глаза и, пока он несет меня к крыльцу, устало опускаю голову ему на грудь, прислонясь щекой к золотой броне.

Я не вижу, как Мор стучит в дверь, только слышу. Из дома доносится голос.

– Боже ты мой, – причитает женщина. – Боже ты мой, Боже.

Я заставляю себя открыть глаза. Женщина средних лет смотрит на нас затравленным, полным ужаса взглядом.

Почему она не эвакуировалась со всеми? О чем только думала?

– Мы здесь не задержимся, – бросает он, шагая мимо нее.

Она изумленно оборачивается, наблюдая за этим вторжением.

– Только не в мой дом! – пронзительно кричит она.

– Моей пленнице нужно поесть, отдохнуть и воспользоваться вашими удобствами, – продолжает Мор, будто хозяйка и не подавала голоса.

Слышу, как позади нас она захлебывается, давится словами и, наконец, говорит:

– Вы должны уйти. Сейчас же.

Слова падают в пустоту. Мор уже идет к лестнице. Поднявшись на второй этаж, он опять открывает двери пинками, и женщина ничего не может с этим поделать. Ворвавшись в скудно обставленную спальню, он так же ногой захлопывает за собой дверь.

Он кладет меня на кровать и отходит, скрестив на груди руки.

– Ты меня задерживаешь, смертная.

Лежа на кровати, я смотрю на него.

– Так отпусти меня.

Или убей. Честно, смерть может оказаться для меня лучшим выходом.

– Ты так быстро забыла мои слова? Я не намерен отпускать тебя, я собираюсь заставить тебя страдать.

– И хорошо с этим справляешься, – тихо бормочу я.

Его неодобрительный взгляд после моих слов становится еще более недовольным. Странно, я-то думала, что его это порадует.

Он кивает в сторону кровати, на которой я лежу.

– Спи, – это звучит, как приказ.

Ох, если бы это было так просто.

Даже при том, что меня замордовали до полусмерти, я не могу просто так закрыть глаза и заснуть – особенно, если в окно светит солнце, а за дверью во весь голос рыдает хозяйка дома.

– Сначала развяжи, – говорю я и поднимаю связанные руки.

Он недоверчиво прищуривается, но все же подходит ко мне и распутывает веревку.

Потом наклоняется ко мне.

– Никаких подвохов, смертная.

Да уж, сейчас я – сплошное коварство.

Теперь запястья свободны, но по рукам течет кровь, а болят они просто убийственно. У меня вырывается глухой стон.

– Если ты ждешь моей жалости, будь готова к разочарованию, – говорит Мор, отходя к двери.

Нет, этот тип совершенно невыносим – даже несмотря на то, что раздражающе хорош собой. Наоборот, от этого только хуже. Потому что Мор относится к наиболее агрессивной форме самого ненавистного для меня типа мужиков: смазливый козел.

Я кошусь на него: скрестив руки, он продолжает смотреть на меня. Видно, это доставляет ему удовольствие, но на лице легкая брезгливость.

Наши чувства взаимны.

– Я не смогу уснуть, пока ты на меня смотришь.

– Очень жаль.

Вот, значит, как теперь будет.

Я сажусь, кое-как стягиваю верхнюю одежду, которая к этому времени превратилась в сплошные лохмотья. Отбросив рванье, я забираюсь под одеяло и стараюсь не ужасаться мысли, что лежу в спальне женщины, которую вскоре поразит зараза Мора.

Все так запутано.

Под одеялом пробую коснуться запястья и едва не взвиваюсь, прикусив нижнюю губу, чтобы не заорать. До рук невозможно дотронуться. Даже прикосновение мягкого постельного белья – настоящая пытка.

Мор сидит на полу, спиной опираясь о стену, и весь его вид говорит: я никуда отсюда не уйду.