– Не знаю, правильно ли я поступил, кинувшись на зов самки горбача и подвергнув себя риску, ведь я подверг тем самым риску и вас, – ответил я глазом моей собеседнице.

– Никто не вправе осуждать тебя, ни лафкенче, ни мы. Никто. Отдохни, восстанови силы и исполняй то, что тебе поручено, – сказал старая самка, и они вчетвером вернулись на берег.

Избавленный от балласта, который мне приходилось тащить за собой, я почувствовал, что боль смягчилась. От морской соли моя рана затянулась, а гарпун стал новой частью моего тела.

Я глубоко спал этой ночью в проливе между берегом и островом.

Кит говорит в последний раз

Я видел с тех пор не раз, как четыре кита переносят мертвецов на остров, и не раз встречал китобоев в открытом море и отвлекал их внимание от пролива. В меня вонзались гарпуны, но ни один, по счастью, мне не причинил никакого вреда, кроме боли, которую я научился терпеть. Я считал ее ценой, которую плачу за возможность уводить далеко в море от острова охотников, одержимых желанием убить меня. Меня удивляли их настойчивость и упрямство, мне хотелось узнать, откуда они являлись, в какой части океана или земли обитают такие люди и удовлетворятся ли они когда-нибудь достигнутым.

Однажды днем на море царил штиль, почти не было волн, и легкий бриз рябил водную гладь. Надо мной прокричал альбатрос, великая морская птица. На своих гигантских крыльях он опустился вниз, рядом со мной, и, сложив их, покачивался на воде перед одним из моих глаз, чтобы я видел его глаза.

– Я приветствую тебя, великий кашалот лунного цвета, которого люди зовут Моча Дик, – начал он. – Тебе следует знать, что они ненавидят тебя и боятся. Я вижу в твоем глазу, что у тебя много вопросов, – я отвечу тебе на них. Эти люди появляются из очень далеких краев, и ничто не может удержать их в их устремлениях, даже смерть. Они прибывают из краев, которых мы никогда не видели и не увидим, потому что они пересекают такой же огромный океан, как этот, чтобы добраться до пролива и до места, которое они называют мысом Горн. Там весь берег загроможден обломками судов, молчаливыми свидетельствами кораблекрушений и дерзости людей, которые, несмотря ни на что, по-прежнему плывут туда.

На кораблях, которые не перестают приходить, они говорят о тебе, великом белом ките Моча Дике. Чтобы распалить свою жадность и посеять страх среди неискушенных мореходов, они описывают тебя еще больше, чем ты есть – более сильным, более жестоким.

Они придут за тобой, придут еще и потому, что знают, что эти воды у пролива – часть пути, по которому киты мигрируют из холодных морей в теплые, возле острова больших черепах, который они называют Галапагос, в те моря, где киты рождают детенышей; часть пути, по которому они, оголодавшие, возвращаются назад, в холодные воды, изобилующие планктоном, кальмарами и осьминогами.

Они неизбежно придут. Сейчас они плавают, убивая китов, дельфинов, тюленей, моржей, пингвинов и чаек. В их котлах все, что живет, оканчивает жизнь, превращаясь в жир или масло.

Тебя, великий кашалот лунного цвета, избрали для великой миссии, и когда последний из лафкенче будет перенесен на остров и оттуда начнет длинное путешествие за горизонт, мы все, все живые существа океана, последуем за тобой в море чище этого, море без китобоев.

Альбатрос, огромная морская птица, не сказал мне больше ничего. Одним прыжком он вскочил мне на спину, пробежал несколько шагов, раскрывая крылья, и поднялся в небо.

Все, что он сказал мне, вызвало у меня не гордость от важности моей миссии, а страдание, не меньшее, чем причинил мне когда-то первый вонзившийся в меня гарпун. Теперь у меня в теле было много гарпунов.

Я стал спать все меньше, чувствовал усталость от того, что раз за разом выходил из пролива в море и отвлекал китобоев. По ночам в дремоте я томился по тому дню, когда умрет последний из лафкенче.

Но ход событий ускорился. Однажды ночью во время отлива, при полной луне на безоблачном небе, меня вывел из дремоты крик: «Тремпулькаве!» Едва четыре старые самки отплыли в сторону острова, неся тело мертвого человека, я заметил два корабля, один у входа в пролив, а другой у выхода из него.

Я ринулся к кораблю у входа в пролив, потому что течение придавало ему бо́льшую скорость, чем второму. К этому первому кораблю я подплыл, когда китобои уже спустили на воду три лодки с четырьмя гребцами и гарпунером в каждой. Полная луна освещала спины четырех старых самок.

Я нырнул и поднялся на поверхность между двумя лодками. Один гарпун угодил рядом с моим глазом, другой воткнулся в спину. Я почувствовал запах собственной крови. Я разбил на куски ударами хвоста две лодки и прихлопнул моряков из них. Вновь нырнув и вынырнув, чтобы расправиться и с третьей лодкой, я испытал ужас и ярость.

С корабля, замыкавшего выход из пролива, тоже спустили несколько шлюпок. Одна из них уже возвращалась, таща за собой старую самку, которой смертоносный гарпун попал в середину головы. Две из трех оставшихся самок извивались от боли из-за гарпунов, ранивших их в спины, а последняя, тоже раненая, старалась добраться до острова, чтобы закончить то, что должна была сделать.

Тогда я понял, что совершил ошибку. Я подвел свой род, подвел лафкенче, старых китовых самок и всех морских существ. Мы никогда не отправимся в великое путешествие, мы навсегда останемся здесь, обреченные на то, чтобы спасаться от алчности людей и мигрировать с одного конца океана на другой в поисках безопасности.

Я погрузился в неведомое прежде море, море ненависти.

В его пучине из-под свода моего черепа раздался самый мощный щелчок, колыхнувший воду и ударной волной оглушивший рыб, моллюсков и раков, всех подводных обитателей. Я устремился на китобоев.

Ничего не значила боль от гарпунов, вонзившихся в меня, едва я поднялся на поверхность. Я разламывал лодки одну за другой. Моряки кричали, цепляясь за их куски, но во мне не было жалости. Глухой к стонам и призывам на помощь, к просьбам о пощаде, я не допустил, чтобы хотя бы один из них удержался на плаву. Одних я давил ударами хвоста, других хватал челюстями и тянул вниз, пока не слышал хруст костей под водой. Потом, заново наполнив легкие воздухом ненависти, я нырнул и метнулся