может и продержались бы тряпки те подольше, а и на пыльном-залежалом несладко-то спится.

Пока прищемит каждую вещицу хозяюшка, бельё из горячего холодным делается. Неловкими от работы с малолетства руками оно не враз выходит, когда и стрельнёт в кустарник прищепочка. Тут уж хозяйка с кряхтеньем в траву — искать. Все пальцы, бывало, исколет о сучки, а не бросает искать беглянку, а как отыщется, — уж и оботрёт, и водицей промоет, и подышит на неё, пестует, будто цыплёнка.

И за такое к ним внимание, прищепки жаловали свою хозяюшку. Уж как не просил когда ветер отдать ему бельишко, всякий раз ему было отказано в том наотрез:

— Не для того стирано, чтобы ты выпачкал, в песок или лужу обронил. Нам доверено, нам дозволено, нам и ответ держать, дабы просушилось всё, цветочным сладким духом пропиталось.

Ну и образумится ветр, подсобить берётся: потрясает тряпками, как флажками, но чтобы отнять — больше ни-ни, он, ветер, тоже понятие имеет, что почём и кто чего стоит. Чьё слово верное, а который на откуп ветру-то его и отдаёт.

…Пытала синица прищепку, на свою сторону звала. Ты ж, говорила, как мы, птицы, над землёй паришь!

Слышала прищепка птицу, да не слушала, несмотря на нежный, да лукавый посвист синицы, что, будь прищепка послабже характером, не дал бы простору собственным её думкам.

Таки не сдалась прищепка напору птичьему, не дала разжать-разнежить себя, ибо парение её без той бельевой, да без измятых стиркой рук… Чего бы оно стоило? Упала бы в кусты та прищепка, только и всего.

Это как человек без Родины, — держит его она, да не сковывает, поручает заботу об себе, даёт почувствовать, что нуждается в нём, а заодно и сил — парить над тщетностью. Сполна…

Совсем как человек…

— Что-то день так быстро прошёл, вам не кажется?

— Да что день, жизнь пробегает, запыхавшись, не успеваешь её разглядеть в лицо, — какова она, почувствовать аромат ея дыхания…

— Один лишь ужас от последнего вздоха мерещится во всём.

— Так и есть… Но нынче, это что-то особенное. Обычно, когда дел много переделано, время тянется, а сегодня раз и нету дня. Суматоха его слопала.

— Суета…

— Она самая.

Не умея сойти со своего места в самом деле, лес, всё же, уходит осенью. Расступается на стороны, делая тропинки шире, и как бы стаивает, но не враз, а постепенно машет крылами листьев вслед изорванным ветром облакам и птичьему ровному строю.

Порхающие его листы похожи на бабочек, только те сливаются с мерцающими в последнем жару волнами воздуха, а эти… Роняют себя в глазах, на глазах, кидаются в ноги, да ничего уж поделать нельзя. Не вернуть. Ни дня, ни жизни, ни на ветви листву.

— Знакомо ли вам чувство, когда поутру, разглядев змею, что скользит по росе, хочется бежать не прочь от неё, но за нею, дабы разведать, — куда она и зачем.

— Нет, я бы поостерёгся!

— А я вот давеча вышел на крыльцо, вся трава в росе, ровно в инее, а по ней, будто по воде вилась прочь гадюка.

— И как не страшно вам сделалось!

— Подумайте, напротив, и сам себе удивлён. Змея стекала в лужу тени неспешно, а в устремлении своём была столь сосредоточена, что, казалось, не обратила на меня никакого внимания. И я сделал несколько шагов за нею…

— Так что же? Куда она намеревалась уйти?

— Увы. Я так и не узнал, Усовестился подглядывать дольше. Как бы снизошла она ко мне, не давала понять, что заметила слежку, хотя вряд. А я… как тать, эдак надо полагать?

— Да, ладно! Что это вы человечьими мерками к этакому пустячному и нежелательному во всех смыслах существу!

— А для них может мы с вами таковы, не думали?

— Вот ещё! Нет, конечно!

— Ну, оно и понятно. Начитавшись-то вздора…

…Неровный, поросший лесом горизонт, будто изгрызенный край чашки. Режутся зубки у нового дня. И он каждый раз новый: рождается, уходит, совсем как человек, — всякий раз новый, и тот же самый, каждый раз.

Мелодия осени

От дыхания осенней ночи исходит мягкий медовый аромат. Словно бы округа, напитавшись духом разнотравья летней порой, теперь делится им, и охотно. Тихие вздохи облегчения несут в себе сладость завершённых трудов и ожидание новых, ведь именно в них — счастье, придающее смысл повседневности. Тщательно стирая следы тщеты, забывается до часу её неотвратимость, а предрасположенность к ней же кажется некой условностью, кой имеется в виду, да сбывается не всякий раз, и далеко не с каждым.

— Ну уж, верно, не со мной! — Думается так. Ну, или не думается вовсе.

Обмакнув неровный обветрившийся ломоть месяца в болото, ночь поджидает, покуда он немного размокнет. Каравай-то луны съеден уже почти, вон, небо всё в крошках звёзд. И кажется, — ночь давно сыта, да негоже оставлять так, или вставать из-за стола, если наготовлено всего, обидишь хозяйку, кем бы она ни была.

Кстати, некстати расцветшая вишня светится в темноте не хуже неоткрытого никем созвездия.

Под ногами мокро, и от того с сожалением вспоминаются галоши, и как ребёнком отказывался надеть их, рыдая вовсе не из каприза, а страдая неподдельно. Но из-за чего рвало сердце то пустячное страдание? Теперь уж не вспомнить, да и тогда было не понять, а вот нынче… пригодились бы галошки. Наверняка.

Подсвечивая себе тихой лампадою солнца, от горизонта к облакам, поднимается по хрустальным ступеням небес день.

Благодаря тому, не ускользнёт от взгляда свежесть и нарядность округи. Гусли пригорка в струнах паутин, натянутых на колкие, золочёные колкИ травы, звенят неслышно, — то ветер, в настроении, который редко бывает у него, подбирает нежную мелодию, что была бы впору именно этому осеннему дню.

А там уж…

— Погляди, на что похоже!

— Овчина? Каракуль?

— Что-то ты всё по скорью16! То небо в мелких кудельках. Будто закрученные на папильотках кудряшки. Как у девиц.

— А сами бумажки где?

— Видишь, треугольными лоскутами листья лип и берёз? Вот, это они и есть.

Там же, среди листвы, на дороге, на самом виду — витая лента расплющенного чьей-то поспешностью ужа. Да столь малого, что хватило бы разве что на пинетку дитятка, которому посчастливилось ползать по мягкому ковру, а не по глиняному или дощатому занозистому полу.

Божьи коровки чудятся эмалевыми яркими пуговками на зелёных ещё, потёртых на сгибах локтей сюртуков листвы. Пришитые чёрным шёлком ножек, оторвутся вот-вот, стоит только солнышку отвернуться