как лучше бы было жить на свете. Я посоветовал быть терпимее и не обращать на Манго-10 внимания. Тем более, есть более достойный внимания человек.

Я, конечно, имел в виду Лили. Но Лили Тома не интересовала. Точнее, он делал вид, что не интересовала. Уже в первые дни нашего пребывания в восьмом блоке, Том спросил, какие у меня планы на будущее. Я ответил, что толком сам не знаю, и рассказал о пожеланиях мне погибшего пилота. Он внимательно выслушал, и ответил, что пилот был совершенно прав, и я именно так должен поступить, когда наше пребывание здесь закончится. А через полчаса в корпус зашла Лили. Том с каким-то особенным вниманием стал следить за ней, как она смотрела на меня и других ребят, и как я смотрел на неё.

А как она смотрела на ребят? На Манго-10 – с добротой, не более. На бортмеханика – с теплом и добротой. Бортмеханик считал себя некрасивым и поэтому с Лили был по-юношески стеснителен, и она хотела хоть немного сломать эту стену неуверенности по отношению к ней. На Тома – с теплом, добротой и уважением, ей нравился его открытый взгляд и чистые мысли.

А как она смотрела на меня? Как на Тома, но и ещё с каким-то сопереживанием, участием. А как ещё могла смотреть добрая, отзывчивая девушка на человека, который видел глаза Младенца?

А как я смотрел на неё? Как на человека, который облегчал мне душу своим появлением. И Том это почувствовал и ушёл в сторону. Сначала Лили удивилась изменившемуся отношению Тома. С очень тёплого на немного прохладное. Но постепенно всё поняла. Я говорил Тому, что нехорошо так вести себя, ведь я его друг. Но Том отвечал, что лучше, чем Лили, мне девушки никогда не найти. И только она, не он и никто другой, сможет понять меня лучше всего и помочь жить дальше. Том был прав, и я в этом всё сильней убеждался. Впрочем, как и Лили.

Я всегда был интересен для девушек. Лицо симпатичное, телосложение стройное, характер сильный, но добрый и плюс обаяние. Мне повезло в жизни родиться обаятельным человеком. Я не мог объяснить, почему к одному парню или девушке тянет сильнее, чем к другому или другой при всех равных показателях. Но я видел эту тягу у других и чувствовал её сам.

Лили нравилось быть со мной. Но всё-таки не только благодаря моему обаянию. Мне казалось, что я перестал быть обаятельным, когда убил Младенца. Не знаю. Но как бы то ни было, Лили загадочно смотрела в мои глаза, пытаясь понять меня и помочь. Мы чаще стали оставаться наедине, благодаря удачно сложившимся обстоятельствам. Профессор решил, чтобы не вызывать лишних подозрений частыми поездками Лили в восьмой блок, возобновить там работы. И он командировал её и парня, который был вместе с ней при нашем спасении, в этот научный сектор. Они поселились во втором жилом корпусе. Вообще, в стандартном космическом жилом корпусе может располагаться шесть человек. Есть шесть маленьких отдельных комнат, столовая-гостиная, два санузла и, конечно, технический отсек. Но Лили решила, что удобнее им расположиться в соседнем корпусе. Я и Том с удовольствием помогали Лили и её сотруднику выполнять научные изыскания. Иногда принимали участие и другие десантники. После работы мы все собирались у нас в корпусе, ужинали и общались. А потом Лили и парень уходили в свой корпус. Я, как правило, помогал им надеть комбинезоны и провожал до шлюзовой камеры. Но однажды, как-то получилось, что я вызвался проводить её до корпуса. Том очень сильно подружился с молодым сотрудником. Может, сначала он искусственно заинтересовался научной работой парня, чтобы дать шанс мне поближе познакомиться с Лили. Может быть. Но их отношения постепенно стали по-настоящему дружественны, им было приятно общаться друг с другом. В тот раз парень решил задержаться, и я воспользовался моментом, предложив Лили своё внимание. Она согласилась.

– Странный ты какой-то, Лексис, – сказала она, когда мы вышли из корпуса. – Будто прошёл тяжёлую войну.

Я молчал. Она неправа, я не прошёл войну, я пережил всего лишь один страшный военный эпизод, но он оставил неизгладимый след во мне, он оставил во мне взгляд Младенца. Можно всю жизнь воевать, убить сотни людей, но не испытать того, что испытал я. Она даже представить не может этот взгляд, леденящий душу и сжигающий сердце и днём и ночью.

– Расскажи, что с тобой случилось? – попросила она и предложила чашку чая у неё в корпусе.

Я рассказал, как убили Джона, как я убил лейтенанта, сержанта и солдата, как погиб пилот, спасая наши жизни, как мучительно умирал стрелок, но я не мог ей рассказать об убитом ребёнке и его матери. Как я буду смотреть ей потом в глаза? Только с Томом я смог поделиться этим, а он никогда никому не расскажет. Она внимательно слушала и поняла, что я рассказал не всё, и что самое глубокое больное я никогда для неё не открою, не потому что она этого недостойна, потому что это нельзя ей знать, ради нашего будущего. Мы уже тогда начали ощущать, что у нас есть общее будущее.

Мои глаза наполнены почти всегда печалью, скорбью, жаждой искупления, потому что я всегда вижу взгляд Младенца. И только чистые глаза Лили способны притупить этот взгляд, она – моё будущее. Когда я смотрю на неё, в моих глазах начинает светиться любовь, а даже глубокая печаль не может победить свет любви. Лили видит, что я оживаю рядом с ней, и в ответ начинает светиться её душа, значит, я – её будущее.

Проходили дни, и с каждым днём мы всё ближе были друг к другу. И как-то само собой получилось, что научный работник стал жить в корпусе с ребятами, а я стал жить с Лили. Так было удобно всем. Научный работник вносил радость в жизнь ребят. Отношения Тома и Манго-10 не улучшались, и чтобы обстановка не накалялась, его присутствие было необходимо для всех. Лили тоже нельзя было оставлять одну в корпусе по элементарным правилам безопасности, и я был счастлив, что они существовали, и что я могу быть рядом с ней. Лили тоже была не против моего близкого соседства.

И наступил тот день, точнее, та ночь, когда она пришла ко мне. Я не способен был решиться прийти к ней первым, потому что не считал себя достойным решать её судьбу. Она это поняла и сделала выбор сама. Добрая, мягкая, но