Ей всегда было неуютно жить. Всегда казалось, будто события происходят помимо ее воли. Ведь она не просилась на этот свет.

Но когда отправиться на тот, она может решить сама.

Мои мысли оборвал звук шагов.

Я прислушался. Шаги и голоса доносились из лестничного колодца. Я взглянул на Смерть. Он все так же стоял за спиной женщины, а та продолжала покачиваться, словно была близка к обмороку. Толпа, собравшаяся внизу, встревоженно гудела. Люди, поднимавшиеся по лестнице, могли бы ее отвлечь, спасти от самой себя. Какая-то часть меня этого хотела – но инструкция есть инструкция. Я попытался привлечь внимание Смерти легким свистом. Никакой реакции. Я свистнул громче, маскируя звук порывом ветра. Роль каменной горгульи Смерти удавалась превосходно. Тогда я поднял камешек и прицелился ему в спину. Но камень перелетел через парапет.

– Не делайте этого! – крикнул кто-то из толпы.

Голоса на лестнице становились все громче.

Женщина все не решалась.

А я стоял на балконе и разглядывал пустынную мощеную площадь. Узкий балкон с невысоким бордюром из желтого котсуолдского камня. Тонкий слой бетона и семьдесят футов высоты.

Женщина стояла рядом, глядя на далекие огни города. Ей столько же лет, сколько и мне. Мы были знакомы очень давно, но спросить она осмелилась не сразу. Я знал, что она боится услышать ответ.

– Ты нашел что-нибудь?

– Нашел, – ответил я.

Она отвернулась:

– Это не совсем то… Но спасибо тебе.

Я пожал плечами:

– Потому я и здесь.

Она горько усмехнулась и отступила с балкона.

Стал накрапывать дождик.

* * *

Короткий вопль ужаса отразился эхом громких криков снизу. Я посмотрел через парапет и увидел людскую толпу, волной подступившую к южному краю колокольни.

Женщина исчезла.

– Казалось, она никогда не решится, – произнес Смерть угрюмо. Я доковылял до него и посмотрел вниз. Женщина упала прямо головой о камни. Она лежала, распластавшись, как морская звезда. Голова ее раскололась.

– Там, кажется, люди, – сказал я, показывая на лестницу.

– Вот почему так важно уловить правильный момент. И если бы я не столкнул ее…

– Столкнул ее?

– Я – Смерть. Что мне оставалось? – пожал он плечами.

Мы продолжали молча смотреть вниз, пока не услышали за спиной голоса. Обернувшись, мы увидели у восточной стены парочку влюбленных. Те целовались и даже не подозревали о том, что здесь произошло.

– Записку написал? – спросил Смерть.

Меня охватила паника.

– Не смог сосредоточиться…

– Сейчас самое время.

Тогда я взял ручку, положил бумагу на скат крыши и быстро что-то нацарапал. Вначале я сомневался, насколько это будет уместно, но чем дальше, тем более подходящим это казалось. Смерть захрустел конфетой, пробежал взглядом записку и сунул ее в задний карман.

– Славно, – сказал он.

По пути к лестнице мы прошли мимо парочки, и мысли мои вновь унесло.

Сплетение в поцелуе. Мы с любимой – одно целое, мы сомкнуты лбом, носом и губами, руками и грудью, пахом, бедрами и ногами. Мы целиком поглощены поцелуем, преданы друг другу телом и душой настолько, что становимся единым духом, единым порывом страсти.

А еще мне припомнился вкус.

Наши рты казались апельсином. Языки – мякотью. Губы – мягкой гладкой кожурой.

* * *

Мы спустились по лестнице. Кассира в будке не было, на тротуаре же, разбившись на отдельные островки, собралась целая толпа. Велев мне ждать, Смерть протолкался сквозь крайние ряды и слился с окружающим, словно хамелеон. Только потом я понял, что он подбрасывал предсмертную записку.

Вернувшись, он спросил:

– Как ее звали?

– Как звали? – переспросил я.

Он кивнул.

– Лайка, – ответил я. – В честь первой собаки, полетевшей в космос.

Каких-то полдня назад меня оставляло равнодушным все, кроме личной безопасности. Теперь же то, что мы так легко прекратили жизнь женщины, о которой я знал лишь несколько разрозненных фактов, и чье имя до сего момента мы даже не упоминали, меня глубоко взволновало. Думая о ней, я видел лужу разлившейся крови, раздробленный череп, пустые глаза и вывернутые конечности. Для Агентства она была безликим клиентом; для меня же она представляла собой нечто большее… Теперь, оглядываясь, я понимаю – это чувство отражало то, что я тогда не мог выразить словами. Я начинал сомневаться, правильно ли сделал, что подписал контракт.

Я вспомнил о записке и пожалел, что не смог подобрать более значимых, более личных слов. Удалось мне написать лишь одно:

«Жаль».

Мы обедали в унылой закусочной в ста ярдах от колокольни на втором этаже здания, созерцая дорогу, ведущую к нашей машине. О таком проявлении жизни, как чувство голода, в свою бытность трупом я даже не вспоминал, поэтому все старания вернуть его при виде жирного хорошо пропеченного стейка не встретили должного энтузиазма с моей стороны. За четыре часа Смерть вымолвил не больше двух слов, расправляясь с тремя порциями ребрышек, пятью порциями жареного картофеля, шоколадно-ореховым мороженым, банановым десертом и бесчисленными чашками кофе. Но все же поинтересовался, почему я так мало съел.

– Я не люблю техасско-мексиканскую кухню, – объяснил я.

– Тогда какой же ты зомби?

Честно говоря, неважный. Даже среди немертвых я мало чего стою. Я не люблю насилия, довольно сентиментален и не пылаю страстью к плоти – живой или не очень. Даже если бы пылал, все равно есть я не мог.

Завершив трапезу, когда толпа, «Скорая помощь» и полиция уже покинули место событий, Смерть расплатился по счету (чаевых не оставил), и мы не спеша двинулись к машине. Он содрал штрафную квитанцию с лобового стекла, разорвал ее, и мы рванули прочь на большой скорости. По пути в Агентство заскочили в лавку канцтоваров, где купили пять пачек бумаги для ксерокса, лазерный картридж и дешевую авторучку. Смерть ехал молча, только изредка мурлыкал обрывки траурного марша и жаловался, что объелся по причине скудного ужина и завтрака.

Он припарковался задним ходом между белым «ситроеном» и черной «фиестой», заглушил двигатель, перестал напевать, вылез, хлопнул дверцей и направился к зданию. Все это он проделал с легкостью и быстротой, рожденными долгой практикой, но казался при этом озабоченным. Я на миг задержался в машине, затем последовал за ним.

Был ранний вечер, и солнце уже зашло за дом. Я предположил, что сейчас позднее лето, но после стольких лет под землей не был уверен до конца. Трупы, конечно, не замечают смены времен года – для них все дни и месяцы одинаковы.