– Больно? – спросил я.

Мор усмехнулся. Его тонкие губы обрамляли болячки герпеса.

– А что не больно?

Он расправил халат, спрятав пупырчатую сыпь, созревшие фурункулы и прорвавшиеся гнойники.

– Знаешь, тебе очень повезло, – заметил Мор. – Мы можем выпускать принципиально новую болезнь не чаще одного раза в десятки лет. Последнее слово за Шефом, но это редкое событие.

– А…

– На этот раз случай особо интересный. Попадая с едой в организм клиента – ты, кстати, в этом будешь участвовать, – она мутирует в вирусную инфекцию, которая распространяется через физический контакт. Однако, – его пальцы сжались в кулаки, а взгляд переместился на мой правый висок, – самое удивительное происходит на предконтактной стадии. Вирус действует так, что сам подталкивает носителя к сближению с потенциальными жертвами и продолжает испускать призывные сигналы до тех пор, пока физический контакт не состоится.

– Понятно.

– Разумеется, он устойчив к мягким антисептикам, находящимся в слюне и слезах, желудочные кислоты на него тоже не действуют. Хитрость в том, что он внедряется таким образом, что никому из нас заражаться не приходится. – Он радостно засмеялся, обнажая воспаленные десны. – Как только вирус проникнет через наружный защитный покров, его следующей целью станут мембраны, окружающие внутренние органы, прежде всего – сердце и желудок. А уж потом… – Он провел ладонью по шее и скорчил гримасу.

– Ясно.

– Конец наступает через считаные дни, или же клиент долгие годы страдает от приступов сильнейшей боли… Но самое поразительное в этой болезни – ее бесконечно разнообразные проявления. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Потрясающее достижение, даже я это признаю.

– Что-то Смерть задерживается, – сказал я.

Еще какое-то время я поизучал узоры на ковре и, к своему облегчению, услышал, что Мор отправляется переодеваться, обещая вернуться очень «скоренько». Я был рад увидеть его спину. Ждал я с четверть часа, разминал единственный большой палец и пытался вспомнить что-нибудь о своем прошлом.

* * *

Родился я в городке, расположенном в нескольких милях к югу отсюда. Не помню, как он называется. Географические названия не имеют значения для трупов, мы хороним их глубоко в памяти, лишь только в жилах перестает течь кровь. Но я отчетливо помню больницу, в которой родился, старую церковь в центре города, разрушенный монастырь возле парка. Я даже помню, как в жаркий летний день мы катались по реке на лодке – вижу искрящуюся рябь воды, слышу всплески весел, ловлю запах скошенной на ближнем лугу травы. И я вижу отца – он широко улыбается, уверенно налегая на весла.

Отец работал следователем в полиции, но почти об этом не рассказывал. Спокойный добрый человек, любивший собирать и разбирать часы. Помню, как дожидался отца с работы, сидя в его кабинете, трогал синюю бархатную ткань, в которой хранились инструменты и запасные детали, водил пальцем по зубцам крошечных шестеренок и сжимал пружинки.

Я старался проводить с ним как можно больше времени, если, конечно, не читал или не сидел с мамой у телевизора. Мне нравилось наблюдать, как он берет серебряным пинцетом хрупкие колесики и зубчики и осторожно ставит их на свои места. Я любил слушать его объяснения: что к чему присоединяется, как детали складываются в законченный механизм. Когда он замечал, что я к чему-то прикасаюсь, то – очень редко – сердился и выставлял меня из кабинета. Но гнев его скоро проходил, и я снова стоял возле стола и задавал простые вопросы.

– А что это?

Миниатюрный диск, похожий на крохотное лезвие циркулярной пилы.

– Пружинная катушка.

Таинственная терминология его ответов нас особенно сближала: спусковое колесо, нижняя зубчатая передача, спиральная коронка.

Я указал на маленький черный цилиндр с узким металлическим наконечником.

– А для чего это?

– Это масленка, – объяснил он, высунув кончик языка, как делал всегда, сосредоточиваясь. – Она смазывает.

– А зачем?

Он взглянул на меня поверх очков и вздохнул притворно-рассерженно.

– А затем, что, если ты не прекратишь спрашивать, я привяжу тебя к верстаку и посмотрю, что у тебя внутри.

Он любил рассказывать анекдоты, короткие, простые и сюрреалистические. Вот, к примеру, один, который в детстве очень меня смешил.

Вопрос: Почему обезьяна упала с дерева?

Ответ: Потому что умерла.

Незабываемые дни.

Самые ранние воспоминания связаны с мамой. С 1969 года – как давно это было! Мне тогда исполнилось два года.

Я дремлю у нее на коленях и смотрю на экран телевизора, где мелькают черно-белые образы: нечеткое изображение космического корабля, похожего на громадное насекомое, и двух призраков, медленно бредущих по вулканической пыли. Кажется, призраки переговариваются, но при этом губы не шевелятся, а голоса потрескивают и шипят, как на старых пластинках. Речь прерывается короткими пронзительными сигналами.

– С ума сойти, – говорит мама. – Они ходят по Луне!

Нежно и рассеянно она поглаживает мой большой палец.

– Они ходят по самой Луне. – Мама целует меня в макушку и остается так сидеть, прижавшись к ней губами.

Меня не интересуют эти картинки и звуки. Мне безразличны чудеса науки или дух, что перенес троих людей сквозь черную бездну космоса на сотни тысяч миль. Их усилия и достижения оставляют меня равнодушным. Я просто радуюсь тому, что уже так поздно, а я еще не в кровати, впитываю мамино удивление, чувствую ее губы на макушке и лежу в полусне у нее на руках.

Я никогда больше не испытывал такого покоя – пока не очутился в гробу.

Что еще рассказать? Свое ничем не примечательное детство я провел за сбором трофеев, которые после смерти кажутся совершенно бесполезными. Я научился плавать, лазать и играть. Держал преуспевающую муравьиную ферму и дюжину домашних питомцев. Умел завязывать галстук и разжигать костер с помощью двух сухих палочек. Научился кататься на велосипеде. И хоть я не был выдающимся студентом, я получил образование, профессию и всевозможные сертификаты.

Как и многие, я верил в Бога. Бога милосердного, справедливого, который правит миром. Который в 1967 году без лишних раздумий вытолкнул меня из чрева матери и проводил к смерти двадцать восемь лет спустя. И это называется жизнь!

* * *

Первым вернулся Мор, переодетый в белый пиджак, белую рубашку с белым галстуком, белые фланелевые брюки и белые пижонские туфли. Он стал похож на Хопкирка из «Рэнделла и Хопкирка (покойного)»[3]или на Элвиса, пока тот не растолстел.