Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не дойдя немного до парковки, уставленной машинами, так и не дождавшимися своих хозяев, я, Гурский и Ганс приостановились, а через несколько секунд, все так же громко топоча, нас догнал приотставший Ермолов. Под одним из дальних авто что-то дробно застучало, в точности повторив ритм его шагов. Берейтор подозрительно сощурился и топнул еще несколько раз. И снова с дальнего конца парковки послышался такой же ритмичный стук.
Мы переглянулись.
Ганс щелкнул предохранителем. Я заметил, что руки у иллюзиониста мелко подрагивают.
Ермолов снова отбил подошвами ботинок замысловатый ритм. Нечто, напоминающее эхо, повторило его в точности. Мне стало не по себе.
– Обойдем, – предложил Ермолов.
Перебежав через дорогу, мы хотели было подойти к зданию цирка через дворы, но я шестым чувством определил, что в те места соваться не стоит. Мне вдруг показалось, что из окон ближайших домов на меня кто-то смотрит. Я даже оглядел фасады в бинокль, но никого не увидел ни в окнах, ни на крышах. А вот ощущение чужого взгляда на спине осталось.
Благополучно миновав опасный участок – парковку, – мы оказались на небольшой площади перед цирком. В самом здании были выбиты стекла, на широких каменных ступенях уже местами выросла трава, наш баннер, конечно же, оторвался с фасада и теперь сиротливо лежал на пороге. Я невесело усмехнулся – вспомнилась старая примета. Считается, что, если положить на входе в жилище афишу и почаще на нее наступать, то программа будет иметь успех, публика, как говорится, пойдет.
В горле пересохло, а в груди болезненно потянуло. Уверен, нечто подобное испытали в тот момент мы все. Гурский тяжело и шумно вздохнул, оглядывая изуродованное здание, Ганс с неуместным интересом уставился на собственные ботинки. И даже наш кремень Ермолов сокрушенно покачал головой.
* * *
Синий стеклопластик дверей рассыпался. Только узкие, похожие на клыки древних чудовищ осколки еще торчали из белых рам. Едва войдя, я увидел такие знакомые окошки касс, наклеенные на стены схемы зрительного зала с нумерацией мест и рядов, расписание спектаклей. Наших спектаклей, половина которых так и остались неотработанными.
У дверей, за нашими спинами, все еще висели красочные афиши, будто яркие приветы из детского сна.
Фойе первого этажа расходилось в стороны от входа скругленным коридором. Я вслушался в неестественную тишину этого места. В цирке не бывает так тихо. Даже ночью. Обычно после закрытия здесь были слышны тихие шаги припозднившихся артистов, где-то вдали, в денниках, слышалось конское ржание и тигриный рык. Мирно похрапывал в своей караулке охранник.
Стволом автомата отведя в сторону занавес, я через боковой проход вошел в зрительный зал и огляделся.
Перед нами в свете ручных фонарей вырисовывался круг манежа. Некогда алый ковер был смят, а местами и вовсе разорван.
Гурский первым перелез через барьер и задрал голову к потолку.
Когда я сделал то же самое, у меня закружилась голова. Вспомнились воздушные гимнасты, на полотнах, трапециях и ремнях взлетавшие ввысь. Презревшие гравитацию смельчаки, бескрылые летуны в ярких костюмах. Я тоже когда-то был таким.
На манеже осталась полусобранная клетка. Вскочив на бортик, я нарочно прошел мимо, цепляясь за нее пальцами. Фонарь выхватил из мрака клочки пространства. Кресла, лестницы, забытые впопыхах вещи. Сдвинув в сторону форганг (прим. автора: форганг – занавес, отделяющий манеж от закулисной части), мы попали в сумрачный мир циркового закулисья.
Едва войдя, Ермолов тотчас зацепил ногой стоящий у стены контрабас. Инструмент низко загудел. Я старался идти осторожнее, подсвечивая себе дорогу фонарем. Ганс убежал вперед и замер у одного из своих таинственных ящиков, оклеенного зеркалами. Конечно, сейчас зеркала разбились и осыпались на пол. Один из крупных осколков хрустнул у меня под ногой.
Ганс стоял у своего аппарата, то закрывая его дверцы, то открывая опять. Кажется, это был его Волшебный шкаф, в котором на представлениях то появлялись, то исчезали разные предметы. А в финале номера в Волшебном шкафу и вовсе запирали Нинель – ассистентку Ганса. Она поднималась по ступенькам в блестящий в свете прожекторов шкаф, униформисты закрывали за ней дверцы, а когда открывали их снова, Нинель таинственно исчезала.
А горькая ирония заключалась в том, что девушка бесследно пропала в первые месяцы после Дня Икс.
Пробираясь к гардеробным, мы то и дело останавливались и замирали, прислушиваясь. Но везде было тихо, пусто, печально.
Окно в моей гардеробной было выбито, по полу, шурша, перекатывались сухие листья, подхваченные сквозняком. Зеркало, окруженное лампионами, собрало на себе такое количество пыли, что разглядеть что бы то ни было в нем не представлялось возможным. Однако пыль не помешала чему-то страшному проникнуть из зеркальных глубин сюда, в реальный мир, в комнату, в мою голову. Нечто грузное, неповоротливое на первый взгляд, но на деле юркое и неуловимое скакало по столу, полу, подоконнику и чемоданам. Оно насмехалось, скаля острейшие акульи зубы в обрамлении перемазанных не то краской, не то кровью губ.
Скрипят дверные петли. Нет, это не ветер, проникающий в комнату через окно. Это оно по-птичьи сидит на двери и раскачивается, хихикая и хватая клювом мой страх. Оно питается им. На мгновение я вижу его. Птица с глазами, похожими на человеческие. Может, она выклевала их у кого-то? Клюв с рядами мелких и острых, как бритва, зубов. Встопорщенные перья на голове размером с мой кулак.
Меня окликает Ганс. Птица, посмеиваясь и скаля зубы, исчезает. Но ненадолго, я это знаю. Она все еще где-то здесь. Щелкает зубастым клювом.
Не ответив, я снимаю с плеч рюкзак и принимаюсь судорожно запихивать в него костюмы, документы, грим, еще какие-то вещи, стараясь не оглядываться.
Меня нервирует эта птица. Я слышу, как она шуршит перьями и скрипит дверными петлями. Она скалится, смеется, изводя меня, и, наконец, я не выдерживаю. Подхватываю рюкзак и выбегаю вон из гардеробной. Вслед мне несется смех зубастой птицы.
* * *
Ганс откинул форганг, натянутый над входами в оба перехода, в сторону. Наш выход.
Работая номер с парным жонглированием, я в который раз осознал всю нелепость происходящего. Могли ли мы помыслить, что когда-нибудь у нас не будет тех стандартных тринадцати метров идеально круглого манежа? Что у нас есть теперь? Облицованная красным и белым мрамором площадка меньше десяти метров по диагонали. Мы проверяем наши костюмы счетчиком Гейгера и, дождавшись их из отделения санитарной обработки, спешно приводим в порядок. Гурский, занявший место покойного Бома, заучивает тексты реприз.
Отвлекшись на посторонние мысли, я не успел поймать одно из колец. Оно глухо стукнулось об пол и покатилось куда-то к ступенькам, на которых расселись зрители. Ганс глазами метнул в меня несколько молний.
Зрители еще провожали нас вполне приличными аплодисментами, а на импровизированный манеж выбежала Анна, бывшая дрессировщица, раньше работавшая с голубями. Но сейчас дрессировать ей было решительно некого, поэтому Анна принимала участие в клоунских номерах.