сделать простенький ремонт и сдать квартиру, она и жильцов приличных обещала найти, но мне все было недосуг. А точнее, не хотелось обращаться к мужу, поскольку своих денег у меня не было. Выйдя замуж, я ни дня не работала, о чем муженек мой (бывший) не преминул мне напомнить за последнее время раз сто, если не больше.

Когда я дошла в мыслях до замужества, то усилием воли приказала себе прекратить воспоминания.

Что же это такое, только немного успокоилась, перестала вздрагивать от телефонных звонков и прислушиваться, и вот снова-здорово. Как только начну вспоминать, что случилось со мной за последние два месяца, так снова придется пить успокоительные таблетки.

Вместо этого я постаралась представить себе тот самый дом, который видела много раз уже потом, когда выросла и приходила к нему одна, без опаски.

Ну да, старый большой дом, веранда, которой хозяин уже давно не пользовался, но сохранившиеся там несколько разноцветных стеклышек, покосившееся крыльцо с любовно вырезанными когда-то давно чьими-то умелыми руками фигурными столбиками, и окна с наличниками, всегда закрытые плотными занавесками, и сад, когда-то ухоженный и аккуратный, а потом кусты сирени ужасно разрослись, так что с дороги не было видно крыльца.

И высокое раскидистое дерево чуть в стороне… кажется, липа. Отчего-то в голове засело это название. И кормушка, висевшая на нижней ветке, куда зимой прилетали снегири и синицы, выполненная в виде круглой плетеной шкатулки… Шкатулки…

Тут перед глазами закружилась мерцающая золотая карусель, и я заснула.

Мишка позвонил около десяти, когда мы с Марусей уже прогулялись и купили бубликов в пекарне на углу.

– Заходи уж, – сказала я, – чаю попьем, потом пойдем.

Какую-то посуду и еще обиходные вещи я после смерти отца отдала сиделке, я ведь думала, что никогда не вернусь в эту квартиру. Так что сейчас пришлось купить электрический чайник и набор обычных керамических кружек, да тетя Света дала пару кастрюль из своих безграничных запасов.

Впрочем, Мишка и мальчишкой был небалованным, таким он и остался.

Пока я наливала ему заварку из чайника с отбитым носиком, кажется еще маминого, Мишка аккуратно разрезал бублик вдоль и щедро намазал его маслом, потом положил сыр, нарезанный полукружиями, сложил две половинки и полюбовался результатами своей работы. Причем лицо у него было такое, что я едва не поставила чайник мимо стола, потому что глаза застили слезы.

– Кать, ты чего? – Мишка испуганно положил бублик на стол.

– Ничего… – Я потрясла головой и быстро заморгала: – Ты и раньше так делал…

– Ну да, а что такое?

– Да ничего такого. – Я проглотила комок в горле и постаралась, чтобы голос не дрожал. – Извини, не обращай внимания.

– Вижу, что тебе досталось в жизни, – вздохнул он и покосился на бублик.

– Да ешь уже! – Я улыбнулась сквозь слезы. – И пойдем, пока я не передумала.

– Кать, если что нужно… – Мишка протянул руку, чтобы погладить меня по плечу и тут же ее отдернул, потому что Маруся предостерегающе зарычала.

– Понял. – Он сосредоточился на бублике, а я пошла одеваться.

Прикинув, что куртка, в которой я гуляю с собакой, и старые потертые джинсы все же неприлично надевать в галерею, я достала из чемодана черные узкие брюки и кашемировый свитер, затем впервые за то время, что живу здесь, накрасила глаза и провела помадой по губам. Заколола волосы гладко и достала пальто. Оно было дорогое, купила я его в прошлом году в бутике, когда еще Вадим не жалел на меня денег.

Сейчас, посмотрев на пальто, я поняла, что оно совершенно не подходит к моему нынешнему имиджу. И к этой квартире, и к этому району, в общем, моя жизнь и пальто – это, как сказал классик, две вещи несовместные.

Поэтому я убрала пальто снова в шкаф, надела ту самую куртку (вещей у меня не так чтобы много, только то, что поместилось в два чемодана и сумку), отдала Бобрику папку с картинами, и мы ушли, с трудом уговорив Марусю остаться дома.

– И где же эта самая галерея? – спросила я Бобрика, оглядываясь по сторонам.

Мы подошли к мрачной арке, уходившей в глубину двора и больше всего похожей на беззубый рот старого великана.

– Вот здесь, в этом дворе.

– Мрачное место… – Я зябко поежилась.

– Зато колоритное. Здесь вполне ощущается атмосфера старого Петербурга… не парадного, как Дворцовая набережная или Невский, а того мрачного, таинственного…

– Петербург Достоевского! – подсказала я ему.

И правда, казалось, сейчас из подворотни выглянет Родион Раскольников с топором под полой.

– Ну, можно и так сказать.

– А по-моему, это просто отговорка, оправдывающая нежелание навести здесь порядок.

– Да ладно тебе…

Мы вошли в темный неуютный двор, куда наверняка почти никогда не заглядывает солнце, и сразу оказались на узкой дорожке, вымощенной желтым кирпичом – прямо как в сказке про Волшебника Изумрудного города.

На этой дорожке было крупными буквами написано:

«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ГАЛЕРЕЯ «МИЛАН»

– Ну вот, кажется, пришли!

Вымощенная кирпичом дорожка привела нас в самый дальний, самый темный угол двора.

Там, в этом углу, громоздилась бесформенная груда ржавого металлолома.

– Что это, твоя знакомая даже перед открытием выставки не могла навести порядок? Не могла этот хлам куда-нибудь вывезти? Ведь его увидят все посетители!

– Ты что, Плотицына! – Бобрик фыркнул, потом опасливо огляделся по сторонам. – Хорошо, что тебя никто не слышал! Иначе твоя репутация как художника была бы погублена навеки! Надо же – хлам! Это не хлам, а художественная композиция «Рождение красоты». Другими словами – концепт.

Он перевел дыхание и добавил:

– Между прочим, работа очень известного художника, Арсения Новоцерковского, большая художественная ценность! Милана очень гордится этим приобретением!

Он немного отступил от железной груды:

– Ты присмотрись – видишь, там, в середине, металлический цветок, преодолевая сопротивление материала, вылезает из клубка колючей проволоки? Он символизирует рождение красоты из мучительного хаоса повседневности… по крайней мере, так это трактует Милана, а она в таких вещах разбирается…

Он хмыкнул и добавил:

– Ты же знаешь, для каждого галериста и искусствоведа главное – это придумать концепцию, подходящую к произведению искусства.

Я заново пригляделась к куче металлолома.

Действительно, при некотором уровне фантазии можно было разглядеть что-то похожее на железную розу, которая пробивалась сквозь ржавые колючки.

– А ничего, что эта композиция стоит под открытым небом? У нас в городе погода не очень, то дождь, то снег, так тут эта красота еще больше заржавеет.

– В том-то и дело! По замыслу автора, его композиция и должна быть выставлена под открытым небом, должна все больше и