Вот эта не устранённая проблема и поглотила нас с самого раннего утра. Вечером мы вопрос внешнего контура отложили до утра, но утром Егор не упомянул о ней ни полусловом, видимо, рассчитывал, что я забуду. А я не забыл, и решил, что если уж мой братец молчит, то я распоряжусь обо всём в лабе, а с Дагласом как-нибудь договорюсь, и вместе мы уже уломаем Егора.

Но когда мы уже спускались к такси, чтобы ехать в «Мариотт», на завтрак в обществе Андрея Гумилёва… знакомая фамилия, не то писатель такой, не общественный деятель был… я сказал:

— Ну, хватит дуться. Давай заскочим на десять минут в лабу, я тебе всё объясню!

— Мы опоздаем.

— Никуда мы не опоздаем: до отеля десять минут на автобусе из лабы. Всё равно за два часа до встречи вышли. Мы только туда — и сразу обратно.

При нашем взрывном характере на компромиссы между собой мы идём слишком легко. На самом же деле это не компромисс, а дешёвая нашлёпка. Думаю, это потому, что мы хотим усыпить бдительность друг друга. Рано или поздно все эти компромиссы заканчиваются побоищем, но мы продолжаем себя обманывать, что таким образом пытаемся найти общий язык.

Егор согласился. Видимо, полагая, что в лабе откажется принимать мою точку зрения. Но меня не проведёшь, в конце концов, интуиция — это моя суперсила, а не его. Суперсила Егора — в последовательности выполняемых операций. Я решил, что всё равно сделаю по-своему, и будь что будет (хотя я был уверен, что получится как надо).

Левый

А я подумал — хрен ты у меня замкнёшь.

Конечно, озарения Юсины были всегда весьма кстати. Мы с ним были как Моцарт и Сальери: я ломал голову, как нам добиться эффекта туннеля хотя бы на долю секунды, а Юся, пользуясь только наитием, тыкая буквально пальцем в небо, получал результат, превышавший самые смелые мои выкладки. Я думал, что унаследую дедушкин инженерный талант, а оказалось, что всё досталось Юсе. Мне же достались таланты моей биологической матери, проживающей ныне в государстве Израиль — теория. Не могу сказать, что разочарован: если проблему не удаётся решить с наскока, Юся сдувается, как воздушный шарик, и тогда приходится пахать мне.

Сопоставлять данные в поисках закономерностей или флуктуаций — мой конёк. Только приходится носить наушники, потому что Юся производит слишком много шума. Тишины хочется неимоверно, вся моя работа проходит по ночам, пока Юся спит. Мы оба жаворонки, но из-за кручёности Юси мне приходится вести образ жизни совы. Поэтому днём, как правило, я безвольная развалина, которая клюёт носом. Характер от этого портится необычайно: дня не проходит, чтобы мы с Юсей не ругались. Я очень ценю его инсайды, но можно же и меня понять: озарило тебя, так подожди немного, наступит время и для твоих проверок… Юся не ждёт. Юся пятнадцать лет был в окукленном состоянии, и пяти лет бодрствования для него слишком мало, чтобы успокоиться. Но ещё десять лет терпеть эти взрывы темперамента и счастливых возгласов внезапного понимания — увольте.

Лаборатория соединяется с главным корпусом Центра прикладных исследований «Лайтиер Инкорпорейтед» длинной застеклённой галереей, вдоль которого протянуто несколько траволаторов, потому что длина галереи — больше двухсот метров. Это сделано на тот случай, если в лабе что-то пойдёт не так. Калифорнийский филиал корпорации «Световой год» (я предпочитаю русское название) расположен в пригороде Сан-Франциско. Это очень удобно — мы одновременно и под крылом компании, и на расстоянии от неё, потому что головной офис расположен в Лос-Анджелесе, а тамошним боссам лениво кататься во Фриско, так что у нас здесь относительная вольница. Наш руководитель, Даглас Дарк (Юся тут же окрестил его Дональдом, но сам так никогда не называл, в отличие от всех остальных), стоял за нас стеной, и мы, ограждённые от всяких глупостей, делали своё дело.

Проект «Порт» был американским вариантом международных исследований в области — только не смейтесь — телепортации. В Израиле, в Великобритании, в Индии, Китае и России теоретические обоснования нуль-транспортировки начались одновременно, кто-то продвинулся дальше, кто-то вообще не продвинулся, но большинство склонялось к мысли, что подобные технологии будут доступны нам ещё очень нескоро.

А между тем пространственно-временные приключения вещества будоражили умы учёных и писателей. Каких только безумных идей не выдвигали лучшие умы человечества, но пока что все склонялись к мысли, что энергии для мгновенной трансляции в континууме вещества массой в один грамм, будет требоваться в разы больше, чем до сих пор вырабатывала вся земная энергетика, включая паровые машины.

До сих пор все опыты по телепортации сводились к копированию атомов вещества и воспроизведению их в другом месте. Но для переноса макротел этот способ не подходил. Я предложил не уходить далеко от старика Эйнштейна и использовать для транспортировки материальных объектов «червоточины» в пространстве-времени, нечто среднее между чёрной дырой и фантастическими «звёздными вратами».

В чёрной дыре время и пространство меняются местами. Если создать квази-чёрную дыру, которая не будет втягивать в себя окружающую материю, а лишь вывернет кусок континуума шиворот навыворот, получится своеобразная мембрана, через которую можно попасть из одного места в другое.

Когда я впервые выдвинул эту мысль, Юся завыл.

— Гад! Сволочь! — причитал он, радостно кусая кулак, отчего у него получалось «гаф-фолофь». — С языка сорвал! Я ведь тоже об этом думал!

Эта мысль и стала нашим дипломным проектом. Я в ту пору очень перенапрягся, возводя под нашей безумной теорией теоретическую базу, и фактически диплом защищал Юся. Нас едва не распяли за дерзость, но опровергнуть мои выкладки значило углубляться в суть проблемы, а этого профессуре нашего университета не хотелось, поэтому нам выдали диплом и вышвырнули за ворота. Где нас и подобрал Даглас, присутствовавший на защите. Он и камня на камне не оставил от моих построений и предложил изучать проблему уже в Центре.

Лаборатория была оборудована такими приборами и автоматами, что впору было самим приплачивать за возможность на них работать. Но платили нам, и мы дневали и ночевали в этом раю.

Сначала у нас мало что получалось. Теория настолько расходилась с практикой, что в пору было идти переучиваться, либо вообще выметаться из науки. Расчёты постоянно не совпадали, промежуточные данные никогда не коррелировали между собой, будто их брали с потолка. Но мы были упрямы.

Переброска нанограмма воды на один метр заняла у нас полгода времени, пока всё, наконец, не совпало, и эксперимент должен был увенчаться успехом, но, во многом благодаря спонтанному решению Юси загрубить предохранители на всех щитах полигона, всё пошло прахом. Эта история окончилась гибелью мощной подстанции, питавшей собственно полигон, лабораторию, главный корпус и небольшой кампус, в котором жили учёные и обслуживающий персонал нашего филиала. Но крах эксперимента был и его удачей. Дело в том, что подстанция сгорела именно из-за правильности наших с Юсей расчётов. Энергия, поддерживающая «сопротивление» континуума, выделилась.