Взгляд Каталины перемещается на один из моих гобеленов, где изображена падающая звезда, рассекающая густые пушистые облака, – мой любимый сюжет.

– Ты очень преуспела в ткачестве. Луна наделила тебя невероятным талантом.

Кажется, она хотела сделать комплимент, но произнесла это с таким отчаянием, будто моя магия как-то принижает ее достижения. Ерунда. Она умеет читать по звездам, а я – лишь воспроизводить их красоту. Судьба иллюстрийцев – в руках Каталины. А в моих руках – лишь моток шерсти.

Молчание затягивается и становится все более неуютным с каждым вдохом.

– Я просто хочу, чтобы все стало как раньше, – наконец говорит она. – Лаксанцы разрушают все, к чему прикасаются. Они запятнали Ла Сьюдад своим присутствием. Madre di Luna[16], как же я их ненавижу! Как же вернуть все обратно?

– У тебя будет здесь большая поддержка, – говорю я. – И в этот раз мы избавимся от лаксанцев навсегда.

Несколько мгновений Каталина молча смотрит на меня и наконец едва заметно кивает. Расправив плечи, она направляется к двери и берется за ручку.

– Я доверяю тебе. И еще, Химена.

– ¿Qué?[17]

– Возьми мой гребень.

* * *

Я отправляюсь в нашу комнату, чтобы собраться. У меня не так много вещей, и все они помещаются в одну сумку: туники, штаны, несколько поясов из шерсти ламы и поношенная кожаная куртка. Ткацкий станок останется здесь: его никак не упаковать. Но я не переживаю. Если на престоле лаксанец, в его замке точно найдется хотя бы один. Лаксанцы – одни из самых искусных ткачей; их гобелены, изображающие фрагменты из истории Инкасисы, чрезвычайно красивы. Это большая честь – получить в подарок подобный гобелен.

Вместе с юбкой и туникой Каталины я надеваю свои стоптанные кожаные сапоги и прячу в секретные кармашки четыре тонких кинжала. Этот ритуал немного успокаивает. Я сажусь на кровать и размышляю о своей миссии: первым делом нужно узнать, что произошло с Эстрейей, и найти способ поддерживать связь со шпионами. Я молюсь Луне, чтобы смогла сделать и то и другое, не выдав себя.

Дверь распахивается, и София врывается в комнату. Она двигается как бык – тяжелая походка, выпяченная грудь, будто она собирается стрелять из лука. Смерив скептическим взглядом мою маленькую котомку, она спрашивает:

– И это все?

– Все мои пожитки.

София заправляет мне за ухо прядь волос, выбившуюся из пучка.

– Мне кажется, это очень смелый поступок, – говорит она.

Я опускаю голову, с удивлением ощутив жжение в глазах.

– Каталина видела твои волосы? – строго спрашивает София. – Что-то сомневаюсь, что она могла одобрить этот жуткий пучок, уехавший набок.

Я готова выть и смеяться одновременно.

– Давай поправлю.

Она начинает распутывать колтуны. Это довольно больно, поэтому вскоре глаза начинают слезиться. Сколько часов я провела в ее руках! София не только вычесывала мои непослушные волосы: она учила меня драться, сплетничала о мальчиках и предупреждала, от каких молодых стражников стоит держаться подальше. Она старше, быстрее, жестче, но мне всегда это нравилось. Приятно знать, что у тебя есть такая поддержка.

– Каталина хочет, чтобы ты поехала со мной.

София замирает с недоплетенной косой в руке.

– А ты хочешь?

Смешанные чувства. Я испытываю и гнев, и досаду, но постепенно все вытесняет страх. Страх, от которого учащается пульс и становится тяжелее дышать. Страх, от которого хочется спрятаться под кровать. Madre di Luna. Я добровольно отправляюсь навстречу погибели. Хочется быть смелой – как Ана, которая каждый раз рискует жизнью, чтобы раздобыть нам еды. Но даже она берет с собой подмогу, когда совершает вылазки в Ла Сьюдад.

Я сглатываю.

– Не уверена, что я готова идти одна.

София доплетает косу.

– Тогда я пойду с тобой и помогу убить мерзавца, который посмел взять в плен мою мать. Сделаем вид, что я твоя горничная. Если дойдет до боя, оставь это дело мне. Пусть думают, что кондеса слаба и умом, и телом.

Я киваю.

– Думаю, они не удивятся, что кондеса возьмет с собой горничную.

– Главное, держи себя в руках, – предостерегает София. – Сколько бы у них ни было пращей…

– Они называются хуараки, – уточняю я и подаю ей заколку, чтобы она могла закрепить косу на макушке.

София оживляется.

– Помнится, ты как-то попробовала такую штуку на одной из тренировок? – Она хлопает в ладоши. – Да! Ты разбила пять окон! И сломала чей-то нос.

– Вообще-то ногу, – бормочу я в ответ.

– Точно! – хохочет София.

Я закрываю лицо руками.

– Забудь об этом.

Но София уже не может остановиться и смеется еще громче.

На самом деле это не смешно. Я убираю руки от лица и сердито смотрю на нее.

– Просто хотела тебя развеселить, – говорит София, обнимая меня. – Или разозлить. Это все же лучше, чем бояться. В какой-то момент мне показалось, что тебя сейчас стошнит от волнения.

– Неправда, – бурчу я, отстраняясь.

– Правда-правда. Еще чуть-чуть – и точно стошнило бы.

– Думаю, тебе все же показалось, – отвечаю я и встаю: не терпится отправиться в путь.

Захватив сумку, я торопливо спускаюсь по лестнице, выхожу из башни в большой зал, а оттуда – во внутренний двор. София следует за мной по пятам. Оказавшись на улице, я замираю от изумления.

Во дворе собрались все – то есть совсем все. Лица напряжены, губы поджаты, глаза опущены. Эти люди растеряны и напуганы. Они думают, что кондеса оставляет их на произвол судьбы, и я боюсь, как бы Каталине не захотелось убедить их в обратном. Белые стены крепости отливают золотом в лучах закатного солнца. В первом ряду стоит Каталина, которая, судя по всему, отчаянно пытается сдержать слезы. Она выходит вперед и крепко обнимает меня. Мы редко проявляем чувства на людях, но я вовсе не возражаю против такого прощания. Кто знает, когда мы увидимся в следующий раз? На самом деле это очень важный момент для нас обеих, поэтому я прекрасно понимаю ее порыв.

– Давай, Химена, – тихонько шепчет она. – Подбодри их. Им важно видеть, что тебе не страшно.

Я киваю. Кровь приливает к лицу.

– Хорошо. Я не боюсь. И не подведу тебя.

– Я знаю, – отвечает Каталина и отступает в тень, пропуская меня вперед.

Я поворачиваюсь к собравшимся. Непривычная тишина. Напряженные плечи и встревоженные взгляды. В воздухе витает страх, окутывающий нас, словно густой туман. Я не знала, что придется произносить речь. Это самое ужасное в роли кондесы. Во рту пересыхает, и я начинаю нервно теребить край туники.