Глеб расхохотался, встал и, обойдя вокруг стола, обнял Рафика и тоже поцеловал его — прямо в колючую, покрытую седеющей щетиной щеку.

— Ну, татарин, ты даешь… С ума, что ли, спрыгнул? Я — и на выпуске… Я ж как-нибудь не выдержу, нажрусь, и получишь ты, дурак, то, о чем давно мечтал: пьяного в жопу комментатора аккурат в прямом эфире… Да и мирить вас, тутошних, постоянно — никаких нервов не хватит… Лучше уж в Чечню, там хоть все понятно: тут — спецназ, тут — ОМОН, там — моджахеды… И никаких истерик…

Рафик потрепал Глеба по плечу, шмыгнул носом и медленно выбрался из гостевого кресла.

— А ты все-таки подумай… Не мальчик уже по горам-то скакать, аки тур какой-нить…

— Аки кто? — Художник, наблюдавший за перепалкой старых приятелей безо всякого интереса — привык давно, — последним словом явно заинтересовался.

— Аки тур. — Рафик медленно, со вкусом затянулся и затушил окурок в уже почти полной пепельнице. — Козел есть такой. Горный. Типа тебя… Да, Глеб, тебя, кстати, дядя Федор разыскивал. Просил, как появишься — сразу к нему заглянуть. В коммерческую дирекцию.

И величественно направился в сторону выхода.

— Вот, — горестно вздохнул ему вслед Сашка, — всегда так. Бояре дерутся, а у холопов чубы трещат… Теперь еще и козлом назвали ни за что, ни про что… Разве ж это жизнь…

Даже со спины было заметно, что информационный босс довольно ухмыляется. Ну, а как же еще…

Хоть кого-то уел…

В дверях Рафик столкнулся с подтянутым, благоухающим дорогим одеколоном Шацких.

— Добрый день, Рафик Степанович. — Ваня был как всегда безукоризненно корректен. — Как здоровье?

— Да нормально. Пошел на… Вот, — пробурчало в ответ начальство и неторопливо удалилось по коридору.

Глеба уже просто корежило от смеха.

Знать бы ему, бедолаге, что будет дальше, силы бы экономил, конечно. Но в будущее, даже в самое ближайшее, как известно, заглянуть удается только избранным.

Глеб Ларин, военный обозреватель центрального телевидения, к таким, к сожалению, явно не относился.

После того, как начальство скрылось, Шацких буквально преобразился. Причем не в лучшую сторону.

Куда только делись вальяжность и аристократический лоск: к сейфу рванул обычный уличный алкаш с лихорадочно горящими сухими глазами. Руки его при этом заметно подрагивали.

Через пару минут ключ попал-таки в скважину, в сейфе щелкнуло, и из-за дверцы раздался полурев-полустон смертельно раненого зверя:

— Ларин, сука! Убью!!!

Глеб, с трудом удерживаясь от гогота, сумел-таки сделать абсолютно невинное лицо:

— Вань, ты что, офигел?

— Я… Я!!! Я тебе дам, офигел!!! Здесь коньяк был!!! Вчера!!!

— Коньяк? Где? — Художник, с лицом не менее невинным, чем у начальника, деловито оттер похмельного обозревателя отдела культуры от сейфа и деликатно заглянул внутрь металлического ящика. — Брось, Вань… Нет здесь никакого коньяка… Белка у тебя, похоже…

Шацких обреченно добрел до кресла и обессилено рухнул в него мягким ворохом тряпья.

— Блин… Ведь точно был… Сам ставил… Знал, дома не выдержу — допью…

— Точно помнишь? — Художник был сама предупредительность.

— Да точно, точно… Хотя… мы вчера с Нонго здесь сидели… всякое могло случиться…

— С Нонго? Да, с Нонго — всякое… Помню, как он в прошлый раз к тебе приезжал… Даже я — еле отполз… Слушай, Вань, а ты ему позвони!

— А зачем? Если выжрал, один хрен не признается…

— Как это зачем? — Сашкины глаза вполне натурально округлились. — Он у нас кто по профессии? Колдун?

— Ну, колдун… И что?

— Как что? У него совесть есть? Особливо, ежели коньячок… того… умыкнул… Вот ты ему и позвони, пусть похмелье снимет. Он же может, сам говорил…

— А что… — Глаза у Шацких слегка просветлели. Он, вообще-то, был умным человеком, Ваня Шацких, но у него было два конкретных недостатка: алкоголь и немотивированная вера во все сверхъестественное. — А что… Это и правда, идея…

И начал набирать трясущимися руками номер на аппарате, услужливо пододвинутом успешно опохмелившимся Художником.

— Привет, Юр, это Ваня Шацких. Это ты вчера коньяк выпил?

Глеб, нервно вздрагивая от прорывающегося смеха, включил громкую связь на параллельном телефонном аппарате — прямой городской номер был у них с Шацких общий.

Редакция поскупердяйничала.

В телефоне щелкнуло.

— Привет, Вань… Какой, к матери, коньяк… Мы ж вчера вроде водку с тобой пили…

— А-а, ну, неважно… Слушай, Юр, сними похмелье, а?

На другом конце провода образовалась минута молчания.

— Чего? Слушай, не слышу ничего… башка трещит, а тут ты еще… Какое похмелье?

— Какое-какое. Натуральное! Ты ж колдун! Сними, а?

В трубке неразборчиво замычали, потом оттуда раздалось хриплое дыхание.

— Слышь, Вань… Ты что, совсем дурак, да? Иди, пивка попей, идиот, твою…

И — короткие гудки. Трубку повесил, значит.

На Шацких было больно смотреть.

Похоже, он утратил веру в человечество.

Глеб с Художником давились от смеха.

Глеб даже с кресла сполз и сидел на полу, уронив голову на столешницу.

— Ну, колдун… — Сашку просто корежило, слова выдавливались по одному, с явным запозданием.

Потом, кое-как отсмеявшись, оператор посмотрел на часы:

— Кстати, насчет пивка-то он прав. Двенадцать уже, буфет открылся. Пойдем, мужики. Заодно и перекусим чего-нить горяченького…

В буфете Шацких через некоторое время начал приходить в себя.

Через пятнадцать минут — просветлел, через полчаса, после обязательных ста грамм — повеселел, через сорок — все понял и смертельно обиделся, а к концу застолья еще раз все понял, простил и ржал над хохмой вместе со всеми.

Хороший он все-таки парень, Ваня Шацких.

Не случайно с Глебом в одном кабинете ужился.

Другие-то все сбегали, рано или поздно…

…После буфета, отправив пришедшего в рабочую кондицию Художника в монтажную, Глеб пошел к Ленке.

Если женщина просит… а тем более, зовет… а тем более, такая…

Надо быть идиотом, чтобы не пойти.

Полным идиотом.

Такое не лечится…

На двери скворцовского кабинета висела пластиковая табличка, на которой красным фломастером аккуратным девичьим почерком было написано: «Если ты не по делу и тебя не звали, лучше сразу иди на хер. Если по делу или тебя звали — сначала постучись».