Я тут места-то знаю плохо. Запутался. Хотел до света в кустах сидеть, а то еще забредешь не туда, куда нужно…

— Вырубово тут в общем не далеко.

— Тем лучше…

— Вам деревню или усадьбу?

— Усадьбу… Наши дом заняли помещичий.

— Та-ак. Ну, я тут с завязанными глазами дорогу найду.

— То и хорошо.

Земля была вся в рытвинах, и итти было в темноте очень трудно. Однако они шли довольно ходко и наконец вышли на дорогу. Степь в этом месте все время сменялась жидкими рощицами.

— Это вот дорога на Вырубово, — сказал мальчик и остановился.

— Ну что ж, проводи уж до конца.

— Нет… я здесь живу…

— Где?..

— А вон там… В роще…

— Чудак! Холодно, небось!

— Я привык. Мне там вольнее.

— Ну, одним словом, спасибо тебе, что вывел на дорогу. А если захочешь в Вырубово притти, спроси товарища Карасева. Я тебе должность дам.

Ванько́ поколебался с минуту, словно раздумывая, итти ли ему сейчас прямо в Вырубово или вернуться в свое лесное жилье.

Подумав, он махнул рукой и перескочив придорожную канаву, исчез во мраке. А товарищ Карасев зашагал по дороге.

Ванько́ уже почти целый год слонялся по степи, ведя кочевой образ жизни, приставая к разным бандитским отрядам. Зиму он провел в отряде атамана Крученко, но весною бежал от него. Уж очень не понравилось ему обращение атамана с мирным населением. Ванько́ при всей своей дикости и нелюдимости был малый добрый, а тут на его глазах зарубили шашками старика и старуху за то, что они будто бы накормили бандитов мясом не зарезанной, а павшей свиньи. Становиться разбойником Ванько́ вовсе не собирался. Ему просто хотелось вольной, степной жизни. Но странное дело. Казалось, степь велика, а между тем он чувствовал необходимость примкнуть к какой-нибудь из враждующих сторон, ибо иначе уж очень как-то было одиноко, а подчас и жутко. Бандиты его не удовлетворили. Надо было, стало быть, выбирать между белыми и красными. Политикой Ванько́ никогда не занимался и убеждений политических никаких не имел. Он поэтому взял две смородинные ягоды, одну белую, другую красную, смешал их в шапке и наугад одну вынул. Вынулась белая. Он ее задумчиво съел. Потом съел и красную. И остался пока что в своей роще. Пока не начнутся морозы.

Ванько́ устроил себе жилье в густых ветках огромного тополя. Побудило его к этому вот что.

Однажды он, идя по степи, наступил на что-то твердое. Это был какой-то черный предмет, облепленный землею. Ванько́ сначала принял это за револьвер, но это оказался бинокль, большой полевой бинокль, очевидно, оброненный каким-нибудь военным. Ванько́ тщательно его очистил и посмотрел кругом. Степной горизонт сразу приблизился чуть ли не к кончику носа. Тогда Ванько́ взлез на дерево и стал созерцать окрестность. Он увидал много вещей, которые были недоступны простому глазу. Увидал какого-то человека, лежавшего поперек дороги, должно быть, мертвого.

Увидал аиста, ковылявшего со сломанным крылом и, очевидно, не смогшего поэтому улететь с товарищами.

Смотреть в бинокль с дерева было так интересно, что Ванько́ решил устроить себе на тополе нечто в роде гнезда. Такой первобытный способ жизни был ему весьма по сердцу.

Из своей обсерватории он наблюдал за передвижением войск. По дороге то-и-дело таскались взад и вперед какие-то военные отряды, не то белые, не то красные, не то бандитские. Впрочем, красных можно было легко узнать по остроконечным суконным шлемам. Такие шлемы стали за последнее время попадаться все чаще и чаще.

Расставшись с товарищем Карасевым, Ванько́ пошел к своему тополю и легко взлез по хорошо изученным веткам. Там он лег в нечто в роде гамака, крепко сплетенного из веток, накрылся шинелью, которую подобрал возле убитого солдата, и, пощупав в кармане бинокль, стал размышлять о своей жизни.

Ясно было, что так продолжать жить нельзя. Надо было что-то предпринимать решительное, иначе становилось просто скучно. Воевать хорошо, когда знаешь, за что воюешь. Тогда и походная жизнь не надоедает. А когда просто так бродишь взад и вперед, то это хорошо до поры, до времени. Пожалуй, пойти в самом деле в Вырубово да порасспросить, за что большевики идут… Что и как? Но тут же в нем заговорил его дикий нелюдимый нрав. Одному куда спокойнее. А вдруг надоест с ними? А уйти уж будет неудобно, некрасиво как-то.

Вдали вдруг громко ухнула пушка.

Ванько́ привык к этому звуку. Он зевнул, плотнее завернулся в шинель и… когда открыл глаза, то солнце было уже довольно высоко.

«Вот проспал-то», — подумал Ванько́, протирая глаза, и взялся за бинокль.

Сначала он по обыкновению осмотрел черную дорогу, но на ней ничего не увидал, кроме ворон и галок. Затем он медленно стал обводить горизонт, задержался на секунду на каком-то темном предмете, похожем на разбитую походную кухню, а затем стал осматривать прогалины рощи. И тут его, очевидно, что-то очень заинтересовало, ибо он стал вглядываться все внимательнее и внимательнее… Удивление и затем тревогу изобразило его лицо.

Вдруг он слегка вскрикнул, быстро положил бинокль на дно своего гнезда, схватил нож, как обезьяна соскользнул с дерева и побежал что было духу в том направлении, куда только-что глядел.

— Сюда, сюда! — кричал он на бегу. — Сюда беги!.. Скорей, скорей…

V. СКИТАНИЯ

МЫ оставили Катю плачущей на площадке вагона. Катя никогда почти не плакала. Но на этот раз обрушившееся на нее несчастье было настолько велико, что ей трудно было сдержать слезы. Отец и мать, очевидно, или попали в руки бандитов или погибли где-нибудь под откосом, куда, наверное, свалились раскатившиеся с горы вагоны. От этих мыслей у Кати сжималось сердце и страшная тоска подступала к горлу. Петя также безутешно рыдал и все повторял: «мама, мама». И эти его возгласы еще больше терзали Катю.

А поезд все мчался и мчался во мраке…

Мелькали какие-то платформы, где люди кричали: и махали руками, словно прося поезд остановиться. Какой-то начальник станции в красной фуражке неистово грозил машинисту кулаком.

— Сто-о-о-ой!

Но поезд не останавливался. Он даже не замедлял хода.

— Раньше Сущевки не остановится, — говорили пассажиры. — До Сущевки воды хватит, ну а там уж далеко будет от бандитов…

— Лишь бы до Полтавы доехать!

Но Катя твердо решила: вылезти в Сущевке и вернуться с обратным поездом. Уж погибать, так всем вместе. Может быть, отец с матерью и живы еще…

Поэтому, когда поезд стал тормозить и пассажиры сказали «Сущевка», Катя, схватив Петю, пробралась к выходу.

Мелькнули запасные пути и стрелки.

Но еще на ходу вагоны осаждались людьми, жаждущими