него, обвязал. Еще и шапку ему нахлобучил на глаза.

— Дернешься — сдохнешь. Быстро все в телегу.

Женщин уговаривать не надо. Домна нахлестывала вожжами кобылу. Та медленно разгонялась. Я побежал рядом. Надо фрика контролировать. Когда скорость подводы стала вровень с моей, я запрыгнул с краю. Жалко гнать лошадку по жаре, да еще с таким грузом. Но что делать?

Через три километра погони не обнаружилось и лошадку пустили шагом. Я слез с телеги и пошел пешком. Аленка тоже. Домна перевязала ее какой-то шалью. Жарко. Я делаю всем знак «тихо» и показываю на пленника, а сам в голос говорю:

— Если и впрямь жилетку из него сделать, не протухнет по жаре? А то подарим командору.

— А чё? Он такое любит, будет на Пасху надевать, — решила подыграть мне Домна, — непременно подарим. Еще и на онучи останется.

Мешок стал сотрясаться в сиплых рыданиях.

— На черную Пасху. Ты же участвовал в черных мессах? — Я ткнул пленника в бок.

— У-у, вы-вы, ы-ы.

— Вот и будешь дальше участвовать. Правда, не весь.

— Батююю, ы-ы.

Я перерезал веревку на шее:

— Говори, дернешься — убью.

— Я единственный сын. Папенька даст вам денег. Много денег. Зачем вам моя кожа? Продайте меня обратно ему.

— Что, сильно богат папаша?

— Очень! Дома в Москве и Санкт-Петербурге, имения в пяти губерниях, капитал миллионный. В Париже два дома для меня купил.

— А что не в Лондоне? Вы же там должны проживать, пока родители русский народ грабят.

— Не могу знать.

— Сейчас тебя высадим, пойдешь домой. Но не думай, что отпустим. Ты присягнул темной стороне.

— Так все присягают! — чуть не плачет он, — кто положения хочет. А как не хотеть?

— Ну и что, сынку, помогли тебе твои ляхи?

— Откуда вы знаете?!

— Что?

— Что посвящающий — поляк.

— Есть организация, — напустил я важности, — которая знает все. И всех контролирует. И тебя тоже.

— Не отпустите? Сколько же вы хотите?

— Не думай за деньги выкупить душу, мразь. Весь род под нож пустим. Но шанс дать обязаны.

— Так дайте же, умоляю вас. Заклинаю всем святым.

— Свое святое ты продал по глупости. Но придет человек однажды. И тогда будет шанс. Не вертись! — я отвесил задержанному подзатыльник, — с тебя и за тебя денег не надо. А вот с папаши десять тысяч серебром. За плохое воспитание. Пусть готовит бабло. Потом скажем, куда привезти.

Через два километра мы спихнули его с телеги.

— Не вздумай повернуться.

Идти ему со связанными руками пять километров. Это еще час времени.

Алена серыми глазищами на меня смотрит. У нее мягкая пружинистая походка, босые пятки не замечают земли. А у меня, как не туда вступишь, так — ой.

— А что за рганизация?

— Нет никакой. Лапши я ему на уши навешал, чтоб боялся.

Девушка прыснула:

— Так он взаправду все принял. Вот теперь шуму будет! А все же ты врешь. Говорить не хочешь. От смерти спасал, а довериться боишься.

— Аленушка, давай потом все разборки. Долго идти?

— Долгенько. Верст пятнадцать али больше. Засветло бы поспеть, пока кабаны не вышли. Я их страсть, как боюсь.

— Ничо она не боится, — не оборачиваясь поддержала разговор Домна, — не наговаривай лишку, а то и впрямь секач какой осерчает.

Алена потупилась, но ненадолго.

— А ты в городе живешь? Какого звания?

— Человек без памяти, елизаровские его уделали, — оборвала ее знахарка, — имя еле вспомнил. А где живет, так сам порешит.

— Что, совсем ничегошеньки не помнишь?

— Так, отдаленно, — улыбаюсь я.

Девушка глянула мне в глаза. Серое теплое сияние стало проникать в меня.

— Алена! — погрозила пальцем Барвиха, — сказано, не помнит. Лечить его будем.

— Ой, будем, — улыбнулась та.

Глава 3

Засветло дойти мы не успели. Почти бегом шли до леса и еще километра два по лесной дороге. Домна боялась погони. Но в чаще уже успокоилась. Тут можно спрятаться. Алена молодец. Не отстает. Выносливость не хуже моей. Впрочем, я себя перехваливаю. Она лучше ходит. Как над травой летит, без шума.

Я вспоминаю бег в ОЗК и противогазах тогда, в советской армии. Сейчас чего не идти. В чаще прохладно, бежать не надо уже. Вскоре дорога свернула на поляну, а мы пошли тропой далее. Скорость похода заметно упала. Только когда пересекали небольшое, никем не кошенное поле, шли чуть быстрее. Миновали болото с гадюками на кочках. Я шел, как по минному полю, а Аленка смеялась: «Они же сами не кусаются. Не подходи и руку не протягивай. А большую сам увидишь».

Увидели. Маленькие черные и пестрые змеи грелись и с шипением скрывались при нашем приближении. Не все, конечно, но и агрессивности не выказывали. Эта была здорова. Метра полтора в длину. Толстая, как и положено гадюкам, она лежала посреди тропы и не думала уходить. Наоборот, подняла голову и сделала движение в нашу сторону. Если такая укусит, можно умереть. От любой можно. Смертность около трех процентов. Если молодой, то проще. А вот пожилому человеку беда. И так кровь густая, сосуды плохие, так еще и сворачивается от яда. Это мне знакомый врач рассказывал, из нашей компании копателей.

Барвиха вышла вперед. Что-то тихо шепотом говорит, а я присматриваю палку. Но не понадобилось. Змея нехотя, очень медленно поползла в заросли травы.

— А что бы ее не убить? — спросил я знахарку.

— Зачем? Договорились же. Она нас не трогает, мы ее. А убьешь, неизвестно, чем расплатишься.

На краю болота из ручья напились и полчаса отдохнули. Солнце давно скрылось за деревьями. Иногда в полумраке раздавался треск. Это кабаны или лоси уходили подальше от нас. В темноте уже пришли к маленькой избе.

— Вот и дома, — вздохнула Домна.

Алена достала огниво. Через несколько ударов затлел малиновым трут. Девушка ловко раздула огонь и засветила лучину в специальной подставке. Свет выхватил печку, лавки, стол. Все, как в обычном деревенском доме, только некрашенное. Заметил, что копоти нет. По белому топят?

— Вечерять не будем. До утра доживем, — решила хозяйка.

Мне на лавку кинули полушубок, и я уснул, как провалился.

Когда глаза открыл, в избе никого не было. Свет пробивался через маленькое окошко из слюды. В углу деревянные ведра с водой и черпак берестяной плавает. Напился воды. В животе заурчало. Я могу терпеть голод. Даже несколько раз голодал по пять дней. Но сейчас тело хотело жрать!

Я осмотрелся. Кроме воды, съестного не видно. Печка с лежанкой и трубой. В печке пусто. На стене висят мешки. В них крупы. Открывать не стал, но на ощупь