– Ну слава тебе господи, наконец-то нашелся! – и с этими словами, размашисто перекрестившись, он торопливо спешился и устремился к Сангре, причитая на ходу:

– А мы-то тебя заискались совсем, Петрусь, а ты вон где. Негоже без предупреждения нас покидать. Сам обещал слово пророческое людям добрым поведать, и на тебе, ушел, и о своем последнем видении не поведал, – сделав вид, будто только сейчас заметил босые ноги «пророка», он сокрушенно всплеснул руками. – Ай-яй-яй, сызнова свои сапоги раскидал. И что с тобою, неслухом, делать, – и он, укоризненно покачав головой, пошел подбирать их.

Стоять и молчать не годилось, и Петр, устремив в его сторону посох, процитировал:

Предо мной предстанет, мне неведом,

Путник, скрыв лицо: но всё пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему[9].

Подобрать Улан успел лишь один сапог, поскольку за вторым, торопливо спешившись, кинулся молодой паренек из числа бывших преследователей. Мало того, он не просто поднес его Петру, но и, смиренно склонившись на одно колено, попросил:

– Благослови, отче.

Чуть поколебавшись, брать сапог в руки Сангре не стал – не достойно святого человека, тем более пророка, пускай Улан примет, – но просьбу выполнил:

– И мандригалом тебя по логарифму, – неторопливо перекрестил он паренька. – Ступай и боле не греши, но в особенности помни седьмую заповедь господню, ибо зрю я, чадо, ох, зрю…, – и он, не договорив, строго погрозил смущенно потупившемуся ратнику.

– Во как! Наскрозь увидал гулену нашего[10], – раздалось приглушенное восклицание. – Точно пророк.

Словом, ни одна из враждующих сторон так и не взялась за оружие. Более того, предводитель недавней погони, держа руки открытыми и показывая, что в них ничего нет, даже подъехал к Давыду и обратился к нему с просьбой отпустить святого человека погостить у них. Князь смешался, не зная, что сказать, но выручил Улан. Повернувшись к просителю, он укоризненно заметил:

– Эх, милый, да разве угадаешь, в какую сторону он дальше захочет пойти. Не силком же к вам его везти. И благослови вас господь, люди добрые, что удержали его, а то бы нам его и не сыскать.

– Да мы чего, – засмущался предводитель. – Случай подсобил. Ехали себе… – он запнулся, но, опустив подробности, откуда, куда и зачем ехали, после короткой паузы продолжил: – Ан глядь, а он тута, посреди дороги, и разувается. Токмо непонятно чтой-то буровил…

– Седые пророчества всегда скрывает густой туман времени, – скорбно прокомментировал Улан, – ибо оно есть сердцебиение божье, и даже если заглянешь вовнутрь, как ты сможешь понятным языком истолковать увиденное?

– Во-во, – оживился атаман. – Как есть скрывает. Потому и хотим его сызнова послухать. Так ты бы, княже Давыд, уговорил его к нам наведаться, покамест у нас с вами замирье.

– Попрошу, не сомневайся, – включился в игру Давыд. Он покосился на Петра и воздел руки к небу. – Пред богом обет даю, что не далее как ныне и не единожды, но трижды о том ему скажу, а уж далее пущай сам решает.

– А сапожки-то давай обуем, святой отец, – промурлыкал Улан, с ужасом глядя на белые от холода ступни друга. – Чай, не май месяц на дворе. Простынешь, чего доброго, как мы без тебя будем? И епископ ругать нас станет, что не уберегли.

Он же самолично обувал Сангре, пока тот подводил своеобразный итог своим пророчествам, суровым тоном цитируя припомнившиеся ему строки из какого-то евангелия:

– И всякого, кто слушал слова мои и исполнит их, уподоблю мужу благоразумному, построившему дом свой на камне. А всякий, кто слышал их и не исполнил, уподобится человеку безрассудному, воздвигнувшему дом свой на песке.

Сказав это и напоследок размашисто перекрестив продолжавших стоять на месте волынцев, он пешком (а куда деваться, коль юродивые лошадей избегают) направился в сторону Берестья.

– Ну, ты, парень, и горазд на придумку, – уважительно заметил бредущему по санной колее Петру Давыд, когда они прошли метров триста. – А я то немчуру орденскую, кои тебе ворота своего замка открыли, за дурней, признаться, посчитал. Ан нет. Сдается, будь я на их месте, небось и сам бы их перед тобой распахнул, да как бы не быстрее.

На сей раз похвала, вопреки обыкновению, не вызвала у Сангре никаких эмоций – слишком он устал, выложившись до самого донышка, практически без остатка. Но молчать было не в его традициях и он нехотя откликнулся:

– И все-таки хорошо, что вы вовремя подоспели, – и он удивленно покрутил головой. – Да как быстро!

Улан в ответ иронично хмыкнул, покосившись на Давыда. Городненский князь смущенно замялся, но честно поведал, что он насторожился еще когда прибывший в замок слуга воеводы сообщил Олельке, что друзья собираются вернуться не раньше вечера. А уж когда прискакавший Яцко передал десятку литвинов распоряжение Сангре немедля следовать во Владимир-Волынский, Давыд окончательно решил, будто Петр с Уланом замыслили улизнуть. Гедимин же строго-настрого предупредил, чтоб он… ну-у, деликатно говоря, приглядывал за чужеземцами. Потому князь и встретил Улана с каретой не в Берестье, на полпути в город.

– Теперь сам зрю, что не того пужался, – виновато протянул Давыд. – Но получилось-то славно, верно?

– Это уж точно, – подтвердил Петр. Настроение у него поднималось вместе с температурой согревающихся после мороза ног. Лукавая улыбка вновь осветила лицо неунывающего одессита и он, повернувшись к Буланову, заметил: – Представляешь, дружище, вы так стремительно подскочили, что я даже не успел испортить свежий памперс, – и, оглянувшись на темнеющий лесок, оставшийся за плечами, посеръезнев, добавил: – Знаешь, Уланчик, за этот день я успел открыть для себя новую мудрость: быть смелым хорошо, но… очень страшно…

Глава 3. Обоюдное благородство и помощь психоаналитика

Спасенная друзьями донья Изабелла и впрямь была на редкость очаровательной: большие глаза, черные ресницы, собольи брови, яркий румянец на щеках… Да и сложена на загляденье – все округлости в наличии. Полное впечатление, что господь при ее рождении расщедрился, небрежно подкинув ей припасенное для десятерых.

Вдобавок она оказалась отнюдь не белоручкой, а напротив, проявила себя весьма умелой лекаркой. Едва вернувшись в Берестье, она первым делом попросила друзей доверить ей самой уход за тяжело раненым слугой. И, судя по быстрым и уверенным движениям ее рук во время перевязки раны, занималась она этим явно не впервые. Да и лечебная мазь мгновенно нашлась в одном из ее сундучков.

– Еще Аристотель утверждал, что врачами становятся не по руководствам, ибо имеющие опыт преуспевают больше, нежели обладатели отвлеченных знаний. Да и мой учитель, непревзойденный Арнольдо из Виллановы, всегда высмеивал тех лекарей, кои, числя себя на словах знатоками, умеют лишь рассуждать с умным видом, а на деле не могут прописать простой клизмы или излечить от однодневной горячки, – пояснила она происхождение своего мастерства.