– Ну, здравствуй… друг. Вот и встретились… – голос мой слегка задрожал, предательски выдавая волнение.

Ашот вздрогнул. Глаза его тупо впились в мое лицо, словно изучая каждую черточку…

Вот так и встретились. В разных лагерях, кровными врагами…

Ганмурат залпом проглотил заботливо наполненный Арзуманом стакан. Все это он рассказал нам на одном дыхании. Прилизанный, даже забыв о своем сане, по-детски открыл рот, куда подобострастно смотрел Зопаев. Очки его в дорогой оправе соскользнули на самый конец вспотевшего носа, грозя упасть и разбиться вдребезги. Аудитория зашевелилась, как бы подтверждая свое присутствие.

Ганмурат отчужденно посмотрел на нас, видимо, с трудом вспоминая причину нашего присутствия. В его воображении события продолжались, не прерываясь…

– Четверо пленников лежали связанные в широкой палатке, где мы обычно укрывались от дождя и непогоды. Один слегка был ранен в руку. Рану наспех перевязали. Еще одному пули раздробили чуть ли не полчерепа. Его уложили за палаткой, чтобы спокойно умер, накрыли одеялом.

Всего же нами было убито, считая и этого умирающего раненого, 11 человек.

Мы от ближайшего села провели в наше маленькое укрытие электричество. Поэтому нашу хорошо замаскированную под выступающей скалой штаб-палатку внутри освещал тусклый свет лампы.

Ашота я не дал связать. И он неуклюже пытался перевязать свою рану, все еще прикрывая телом раненого товарища, которого уложили рядом. В отличие от других, их не пинали и не бранили. Все знали, что с ним у меня особые счеты, а товарищ его и так был ранен. Хамзат сел перед Ашотом и молча впился налитыми кровью глазами в его побледневшее лицо…

Я внимательно присмотрелся к тонкому красивому лицу раненого, которого Ашот так оберегал, на его слегка выступающие груди, длинные пальцы и все понял. “Чеченка” на голове прятала ее коротко остриженные светлые волосы. Глаза от страха и отчаяния округлились, а губы нервно дергались. Подошедший комбат грубо схватил ее дрожащие руки и ощупал пальцы. На сгибе указательного пальца правой руки отчетливо ощущалась характерная “потертость” профессионала – снайпера. До мозоли дело не дошло, но и без этого было ясно, что в наши руки попала уникальная пташка – одна из “белых колготок”. Так называли прибалтийских наемниц – хладнокровных, беспощадных, профессионально обученных снайперов-женщин, воюющих непременно на стороне армян. Комбат молча схватил ее за воротник, но, встретившись со мной взглядом, не стал рвать камуфляж. Видимо, хотел удостовериться – характерные синяки от приклада должны были остаться и на плече. Ребята не поленились и нашли ее винтовку, на стволе которой было аккуратно начертано восемь насечек.

Комбат побелел от ярости и схватил ее за горло.

– Сука!.. Ты что здесь потеряла? Выходит, уложила стольких наших ребят, да-а?

Я сам невольно схватился за охотничий нож, вспомнив молодого Алимардана, сына лесничего, которого неделю назад обнаружили с зияющей дыркой на лбу от снайперской пули.

Она хрипела. Ребята, окружившие нас, начали зло улюлюкать:

– Не порть товар, командир. Порезать ее на куски всегда успеем…

Вдруг я вздрогнул от неожиданности. До сих пор молчавший Ашот резко обнял мои ноги и заорал, охрипшим от отчаяния голосом:

– Режь меня! Порви на куски, ты имеешь право. Закопай живьем, сожги как мусор… Но ее не тронь! Она моя жена. Именем Аллаха твоего молю! Могилой отца прошу!

Я молча отстранился. Наши взгляды с комбатом встретились. Он нехотя отпустил уже посиневшую прибалтку, которая начала жадно ловить ртом воздух.

– Ее не отпущу, – тяжело выдавил из себя комбат, – был уговор насчет этого ублюдка, – он указал кивком на Ашота. – На ней кровь наших ребят.

– А я и не прошу, – ответил я. – Но потерпи пока…

– Убейте меня! Я во всем виноват! Не трогайте ее, – вновь завыл Ашот.

– А с чего взял, что тебя отпустят, гад? – неожиданно бросился на него Хамзат с кулаками. – Тебя, суку, растоптавшего хлеб-соль!..

Мы пытались оттащить брата, но это долго не удавалось. Словно обезумевший, Хамзат вцепился мертвой хваткой в него, избивая кулаками, головой, бил его, бил… Когда все-таки удалось оттащить его от Ашота, Хамзат, задыхаясь, заорал:

– Ты думаешь, я прощу тебе, что ты со мной сделал?

И вновь ринулся на него…

Я силой оттолкнул Хамзата, и он упал, почти с ненавистью посмотрев на меня.

– Что с моими братьями? – я повернулся к Ашоту.

Он, не торопясь, вытер окровавленные губы.

– Я не смог их спасти…

Кровь ударила мне в голову:

– Как это случилось?

– Акиф умер, не приходя в сознание.

– А Расул?

– …

– Отвечай! – гаркнул я.

– Ты знаешь… Я поздно вмешался…

Только после мы узнали, что этот изверг Мкртыч ночью пробрался в помещение, где, видимо, без сознания валялись пленники, и, может быть, еще живым моим братьям отрезал головы. Пленные признались на допросе…

Краешком глаза я заметил, как у Хамзата блеснуло лезвие. Я его руку успел перехватить уже на лету.

– Возьми себя в руки. Я сам разберусь… Благодаря мне удалось разобраться с этими тварями. И был уговор – Ашота жизнь или смерть принадлежат мне. И пусть никто не вздумает его нарушить! – я с угрозой обратился больше к присутствующим, чем к Хамзату.

– Доверься мне, брат, – обнимая, прошептал ему в ухо.

– Какое благородство, – вдруг горестно усмехнулся Ашот. – Ты ведь всегда был благородный в отличие от меня, так ведь? Ведь это я предал тебя, присвоив твой дом и скот… Это, конечно, было низко. Но я это сделал. Я действительно уверился, что не может быть дружбы между турком или, как вас там – азербайджанцем, и армянином. Все глубоко запущено. Слишком много крови с глубин веков…

– Отец твой так не думал, когда проклял тебя за вероломство. И мой не думал, когда спасал отца твоего от медведя и делился хлебом и солью…

Ашот опустил голову.

– Меня волнует не скот и не дом, хотя до сих пор мы не можем оправиться, потеряв в одночасье все, что с трудом нажили. Почему ты воевал против народа, среди которого вырос, ты по-своему объяснил. Нам, азербайджанцам не надо было расслабляться, мы не раз сталкивались с вашим предательством. Но как ты мог допустить такой расправы с теми, с кем в детстве бегал по горам и лесам, купался в речке… – голос мой опять предательски задрожал, когда я вспомнил зверски убитых братьев…

Ашот тяжело и хрипло дышал и уже не вытирал сочившуюся кровь из разбитой губы. В полумраке его заросшее лицо напоминало красно-черное месиво. Мне вдруг показалось, что он действительно чувствует адские муки совести… Но я ошибался.

– Нечего