И вновь ее целовали в темном дворе, где любопытный глаз фонаря был разбит кем-то из подростков, и фонарь застыл столбом над их головами. Губы были горячими, точно только что пили обжигающий небо вязкий шоколад, и уже не напоминали ей мягкий и сочный виноград. Жадно затягивали в водоворот, будто полевой цветок, небрежно сорванный и брошенный кем-то в тихо бегущую в своих берегах реку.

Они встречались почти полгода, наворачивая круги по шумным улицам города или парку, она успела привыкнуть к нему настолько, что не представляла уже свою жизнь без него, когда она узнала, что он был дважды женат и что у него есть ребенок. Про свою первую жену Владимир сообщил, что она была очень молодая, ей было девятнадцать лет, интересовали ее только джинсы и танцы, и что развела их его мама, которая сказала, что у его супруги никогда не будет детей: ее знакомый гинеколог оповестил, что девочка делала аборт. Владимир еще добавил, что иногда он жалеет о разводе, так как тогда бы он имел то, чего не имеет теперь.

Вторая его жена была полной противоположностью первой. На Викин вопрос, почему они развелись, он честно ответил, что виноват он: сначала все было хорошо, потом начались сложности.

— Какие? — спросила расстроенная Вика.

— Всякие. С родителями. С ребенком. Как время проводить.

— Почему же ты раньше мне не сказал про свои браки?

— Боялся, что не поймешь.

— А ребенок? Ты часто с ним встречаешься?

— Нет. Я вообще не встречаюсь. Я только деньги даю. И вообще он отстает в развитии.

— Ненормальный, что ли?

— Да нет. Отстает в развитии. Сейчас жена поехала с ним в Киев. Там какая-то методика есть, прибор, где лечат с помощью электротока. Она очень надеется, что поможет.

— Ты поэтому ушел? Из-за ребенка?

— Нет. Не из-за него. Скандалы надоели. Придешь выпивши — скандал; трезвый, но поздно — скандал. А мне ведь и в театр хочется, и в кино, и с друзьями посидеть. На выходные на дачу уедешь — скандал. Я ей говорю: «Поехали вместе, вы там погуляете, а я поработаю», а она не хочет, говорит, что дома дела. А я ведь ей помогал. Я и пеленки стирал, и убирался, и готовить я умею.

— Она виновата, что вы расстались?

— Нет, я. Да что теперь это обсуждать, надо просто на будущее сделать выводы.

Вика тогда долго не могла прийти в себя. Но в одном Владимир был прав: она уже привыкла к нему и не представляла себя без него. Расстаться сейчас — значит оторвать кусочек живой теплой нежной кожи, примерзшей к металлу на морозе. И отрывать надо, и без травмы не обойтись… Она решила тогда закрыть на все глаза. Поздно уже было расставаться: она уже любила его и вся ее дальнейшая жизнь в мыслях протекала рядом с ним. Без него ее уже не было. Вернуться в то недалекое время, когда жизнь имела цвет серой газетной бумаги с речами с партийного съезда, которые надо законспектировать к очередному семинару?

Был последний месяц весны, уже деревья выстрелили, будто шариковые авторучки, своими зелененькими листьями, и она знала, что до цветения — рукой подать, но стало вновь холодно: так бывает, когда цветет черемуха. У нее и голова уже кружилась, как от сладкого и дурманного запаха черемухи. Они наворачивали круг за кругом по парку — и она чувствовала, что тошнотворный запах все усиливается: подняла голову и увидела над головой огромное дерево, еще почти без листьев, будто намыленное, покачивающее кроной в маленьких, еще не лопнувших пузырьках пены.

Владимир взял ее голову в свои ладони, будто волейбольный мяч, что ловко поймал, а теперь раздумывает, как метнуть его половчее. Резкий запах вина плеснул ей в лицо. Она безошибочно угадывала этот запах. Она его не переносила. Если отец приносил этот запах домой, то мама всегда начинала скандал. Потом, когда Вика подросла, она всегда его сама просила (даже когда мама уезжала) не приносить домой этот запах. Вика тогда почему-то ничего не сказала Владимиру, но он сам обмолвился, что они с отцом отмечали День Победы. Будущий свекор на фронте не был, но Викин отец был из выпускников 1941 года, ушедших прямо со школьной скамьи на фронт, 9 Мая всегда надевавший ордена и медали и отправлявшийся на парад искать встреч с однополчанами. Ни разу он не приходил с этих встреч с винным запахом — и они с мамой понимали, что он опять, как и в прошлые годы, никого не встретил. Но накануне на кафедре праздник отмечали всегда.

Вика ничего не сказала Владимиру тогда.

Было еще одно маленькое потрясение в жизни Вики. Они гуляли в тот вечер по откосу — и она была счастлива. Шли, взявшись за руки. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которую взрослый крепко держит за руку, чтобы она не потерялась. Ее маленькая ладонь была точно спрятавшийся зверек в норке большой ладони Владимира. Ей совсем не хотелось выпускать свою ладошку из его руки. Она чувствовала его шершавую и горячую кожу, слышала удары чужого сердца, которые почему-то доносились через ладонь, будто стук колес поезда, спешащего через туннель, слышался на земле, под которой этот туннель проходил. И так ей было хорошо и спокойно! Она верила в то, что с этим человеком она будет счастлива всегда и он сможет ее защитить от всех ветров жизни. Потом они целовались в подъезде соседнего дома — и она ощущала солоноватый привкус крови на своих губах и его шелковистые губы, втягивающие ее в себя, будто высасывающие кокосовый орех.

Она легко вспорхнула на свой третий этаж, улыбка блуждала на ее отрешенном лице, пока она раздевалась и принимала душ, представляя, что упругие горячие струи — это руки ее любимого. Вышла разгоряченная из душа — и решила сделать Володе приятное: позвонить и проведать, как он добрался домой. Сотовых тогда не было: общались только по домашнему телефону. Она знала, что родители его уехали на выходные в деревню, где у его отца жила мать. Каково же было ее удивление, когда к телефону никто не подошел! Сначала она решила, что Владимир в ванной, но он не подошел и через час. Она звонила ему три раза ночью, боясь, что жалобное позвякивание набираемого номера услышат на параллельном телефоне родители, но удержаться от звонка не могла. В равнодушной холодной трубке раздавались длинные гудки. Она так и не заснула в эту ночь. Ворочалась. Сбила всю простынку в ком так, что оголился полосатый матрас. Глаза жгло, будто их надул ветер и насыпал в них всю подметенную им пыль заплеванных тротуаров. Лежала и смотрела, как черные ребрышки ветвей на шершавой стене дрожат, словно дышат. Прижималась к ним, чтобы остудить свой горячий лоб. Сна не было ни в одном глазу. Наблюдала, как в комнате медленно начинают проступать сквозь тьму очертания предметов, потом появляется цвет — сначала грязный и темный, словно полинявший после стирки с темно-синим бельем, затем становящийся все светлее и насыщенней. В окно хлынул мутный рассвет.

Они должны были встретиться на другой день в обеденный перерыв. Он обещал забрать у нее книгу, что она просила отксерокопировать. В те времена копировальные аппараты были редкостью, а у Владимира на работе их было целых три штуки.

Когда встретились, то пожаловалась, что не спала всю ночь, надеясь на объяснение. Но Владимир, взявшись за подол ее платья и задержав его в своих пальцах, лишь выдохнул: