Наверное, я слишком громко вздохнула, потому что мама поняла, что я подслушиваю. Она вскочила, выхватила поднос и поставила его на стол, затем схватила меня за волосы.

– Все беды в нашей семье из-за тебя, – кричала она. – Из-за тебя! Ты поняла?

Одновременно она подтащила меня к двери в сад и вытолкала на улицу. Я сжалась в комок и, всхлипывая, стала думать, что она хотела сказать. Почему я ошибка? Мама не хотела меня рожать? Я не знала, откуда берутся дети, но мне казалось, их где-то покупают или заказывают – не могут же они просто появляться из ниоткуда!

«Бабушка номер два» работала ассистенткой акушера и часто рассказывала, как помогала «деткам появляться на свет». Ребенком я представляла, что существует специальная дверь, а моя бабушка открывает ее и берет за ней младенцев. Вот какой я была наивной. Мне казалось, что во время родов акушерка по ошибке подсунула матери меня, в этом и заключалась «ошибка». Это мама имела в виду? Когда родилась Анна, мать была довольна, она до сих пор довольна. Анна ее устраивает. Видимо, все прошло, как она хотела. А меня подсунули по ошибке. Вся проблема во мне.

Потом я услышала, как мать уходит куда-то, и украдкой вернулась в дом; я заперлась в ванной на втором этаже и просто сидела там, трясясь от испуга. Я просидела уже довольно долго, когда вдруг услышала, что кто-то поднимается по лестнице; это был дядя Билл. Он стал звать меня и заглядывать в комнаты. Дверь ванной не поддалась, и дядя Билл, поняв, что я там, присел поговорить со мной.

– Мама меня не любит, – всхлипнула я. – Говорит, что я – ошибка, что я ей всю жизнь испортила.

Он стал утешать меня:

– Не волнуйся. Она вовсе так не думает. И потом, у тебя есть я. Я так тебя люблю! Я о тебе позабочусь.

Никто раньше не говорил, что любит меня – ни папа, ни Том, ни сестры и уж тем более ни мама. Только дядя Билл был со мной нежным, и, несмотря на то что он напугал меня в тот день в саду своими «играми», я отчаянно нуждалась в его любви. В конце концов я вышла из ванной, он обнял меня, но я расплакалась еще сильней.

Тут вернулась мать.

– Она все еще скулит? – крикнула она из прихожей. – Может, покатаешь ее на машине, чтобы она успокоилась и не надоедала мне своим нытьем?

Я была на все согласна, лишь бы не оставаться дома с матерью; захватив теплую кофту, я доверчиво взяла дядю Билла за руку, и мы пошли к машине.

Билл очень гордился своим автомобилем, черным «остином». Купив машину раньше всех в округе, он любил в ней покрасоваться. Сидеть на переднем сиденье, смотреть на дорогу сквозь лобовое стекло, вдыхая запахи кожаного салона и бензина, – все это было ново для меня.

Мы выехали за город и остановились на моем любимом холме; дядя Билл знал, что мне это место нравится: оттуда весь город был как на ладони. Стоял ясный солнечный день, к тому же Билл взял с собой корзинку для пикника, наполненную печеньем, фруктами и апельсиновым соком. Про мои любимые сладости – шоколадные сигареты – он тоже не забыл. Мы разложили плед и поели, а потом стали играть в мячик, гоняться за бабочками и собирать полевые цветы. Я чувствовала, что он меня любит, что я особенная, что меня никто не обидит. После всех переживаний я была наконец-то счастлива и искренне сожалела, что все так быстро закончилось и нужно снова ехать домой.

Дядя Билл обнял меня и сказал:

– Полезли на заднее сиденье, поваляемся. Это будет отличное завершение чудесного дня.

После такого хорошего вечера я ничего не боялась, поэтому забралась на заднее сиденье, а дядя Билл крепко обнял меня и прижал к себе. Внезапно он стал покрывать мое лицо поцелуями, совсем не так как раньше, а когда я попыталась отвернуться, силой удержал мою голову. Потом принялся трогать меня везде, даже между ног, и я, хоть и не знала, что именно у него на уме, уже понимала, что это неправильно.

– Мне больно! – закричала я. – Пожалуйста, не надо! Пожалуйста!

Он как будто не слышал. Сильный взрослый мужчина, он был намного крупнее меня, так что при всем желании мне не удалось бы его отпихнуть. Он все твердил, что любит меня, но делал мне больно, огромные ладони тискали мое хрупкое тело, лезли мне в трусики. До ужаса испугавшись, я взмолилась:

– Нет! Пожалуйста, не надо!

И заплакала.

Слезы отрезвили его, и он отпрянул.

– Ладно, ладно, поехали домой, – сердито произнес он. Перебрался на переднее сиденье, повернулся ко мне и предупредил: – Никому не говори о том, что случилось. Если расскажешь, тебя саму во всем обвинят.

Я не могла понять. Чем же я виновата? За что опять наказана?

Потом дядя Билл сказал:

– Если ты скажешь, что я сделал тебе больно, никто не поверит… И потом, ты ведь сама полезла на заднее сиденье, никто тебя не заставлял, – добавил он со смехом.

Это меня добило.

Я тряслась от страха. Как он может так себя вести со мной? Куда делся мой милый, любимый дядя? Он не должен был так поступать.

Мы ехали домой молча. Я не могла понять, почему он вдруг так изменился. Он ведь любил меня. Я была в тупике.

Как только мы приехали, я побежала в свое единственное убежище – в ванную комнату. Между ног болело.

Желая очиститься от испытанного унижения, я стала мыться в горячей воде. Я усердно терла мочалкой между ног. Было больно, но я все равно терла. Тело, покрытое синяками от его пальцев, ныло, но страх и внезапно навалившееся одиночество были гораздо сильнее боли. Куда бежать? Буду ли я хоть когда-нибудь в безопасности? Весь мир против меня. Закончив мыться, я рухнула на кровать и рыдала почти всю ночь, пока наконец не уснула, утомленная переживаниями.

Вскоре после этого, в воскресенье за завтраком, мать объявила, что дядя Билл останется присматривать за мной. Несколько недель назад старшие сестры вернулись из пансиона, и вот сегодня они с Томом идут смотреть пантомиму – меня, разумеется, не пригласили, – пока мама с папой будут делать покупки.

– Я могу и одна дома посидеть, – сказала я, опасаясь повторения ужаса, испытанного в тот вечер в машине.

– Неблагодарная девчонка, – заявила мать. – Ты остаешься с Биллом, и это не обсуждается.

Когда Билл пришел, улыбаясь во весь рот, я просто не могла на него смотреть. Родители ушли, и я сказала ему, что хочу поиграть с подругой, но он и не собирался меня куда-то отпускать.

– Мы можем играть вместе, – сказал он. – Будет весело.

Я снова задрожала от страха. Не нужно мне такого «веселья». Он меня предал. Я думала, что он – один во всем мире – заботится обо мне, а он причинил мне такую боль.

Он приблизился и, по-прежнему улыбаясь, проговорил:

– Тебе ведь тоже это нравится. Я тебе сделаю так приятно…

Нравится? Приятно? Как он может так думать, я ведь несколько раз сказала, что мне очень больно? С чего он вообще взял, что мне это нравится?