речки Финфт! Вслед за стрелками поднялись остальные батальоны авангарда – гребень высоты заняли, ожидая дальнейших приказаний. Одновременно с авангардом отряд горцев занял противоположную оконечность высоты на юге, не вступая с нами в дело.

Магомет-Эмин, предводительствовавший горцами, сберегая главные силы и высылая к нам для перестрелок небольшие партии, видимо старался утомлять нас и истощать наши боевые запасы, зная слабость нашего солдата выпускать десятки патронов там, где можно было бы обойтись одним. Уже много лет спустя, можно было приучить солдата к благоразумному употреблению патронов.

Можно предположить также, что предводитель горцев не вступал с нами в дело, не рассчитывая на верный успех атаки. Горцы неподражаемо хорошо умели преследовать рассыпным строем. Такой образ ведения войны и обратился у них в систему. Другой порядок был для них невообразим. Встретить или атаковать – они, по неимению глубокого строя, не могли. В подобных случаях они всегда терпели поражение; могло бы случиться это с ними и в этот раз, как было в 1849 году близ Карачая, когда Магомет-Эмин пытался остановить русских; но, разбитый на голову, едва мог спасти свою жизнь от своих воинов, раздраженных неудачею. То, что, хотя и с трудом, сошло с рук в 1849 году, могло дурно окончиться в 1859-м, а потому предводитель горцев благоразумно не испытывал судьбы. Видя слабое сопротивление их у памятников, и полагая, что русские понесли ничтожную потерю, Магомет-Эмин отрядил человек восемьсот пехоты с тем, чтобы затеять перестрелку с войсками, прикрывавшими обоз, который уже приближался к высоте. Все, что мог авангард сделать, это послать предупредить главную колонну. Каждый отдельный пункт, занятый войсками авангарда, был так важен, что, разбивая силы его, отделением какого-нибудь батальона, можно было повредить себе гораздо существеннее, сравнительно с тою помощью, которую отделенный батальон мог оказать главным силам. По этой причине авангард остался на занятых позициях.

Движение горцев, скрытых лесом от главных сил, было совершено с такою быстротою, что не прошло и десяти минут, как во всех цепях, прикрывавших обоз, загорелась оживленная перестрелка. Русское «ура» и горский гик не умолкали до тех пор, пока обоз не поднялся на высоту. Далее в этот день двигаться было нельзя по причинам, о которых будет сказано ниже, а потому отряд расположился близ памятника на ночлег.

Потеря состояла из пяти нижних чинов и одного офицера Севастопольского полка убитых и 45 нижних чинов раненых разных батальонов.

Позиция, избранная для ночлега, была неудобна. Лошадей на водопой водили вниз версты две от ночлега, под большим прикрытием, что не обходилось без перестрелок. Ужин для солдат нельзя было варить по неимению вблизи воды. Удалось некоторым натопить снега для ротных котлов, а другим и этого нельзя было сделать, потому что ближайший снег весь собрали, а далее приходилось его брать под горскими пулями. Решились лучше не ужинать, чем увеличивать число раненых.

В горной войне раненые слишком обременительны. Под тяжело раненого солдата требуется не менее четырех человек прислуги; так что, ежели в роте 10 человек раненых, то из строя выбывает 50 рядовых. Кавказские роты редко выходили в строй, имея сто штыков; по большей части 80, 90 человек, так что, за убылью раненых и носильщиков, в роте оставалось 25–30 человек. С такою ротою далеко не уйдешь. Эта причина часто заставляла избегать столкновения с горцами и беречь людей для более важных случаев, а в эту экспедицию впереди еще предстояло много.

Вечером, 28-го, собран был совет для решения вопроса, продолжать ли двигаться вперед или отступить в Майкоп. Полковник Генинг выразил свое мнение таким образом:

«От ночлега нашего до Хамкеты осталось слишком сорок верст. Дорога неизвестная и, может быть, неудобная для движения отряда с артиллерией и обозом; придется разрабатывать ее на каждой версте, – что будет нас задерживать. Всякое, сколько-нибудь значительное препятствие надобно одолевать не иначе, как с боя, и ежели до сих пор, по лучшей дороге, горцы не пропуcкали случая поменяться с нами выстрелами, то далее, и в то время когда нам труднее будет возвращаться, они, нет сомнения, будут настойчивее и pешительнее.

Пять дней отряд находился в экспедиции: мы прошли только 45 верст, не взирая на довольно сносный путь.

Лошади утомились: уже сутки они без клока сена, а между тем, не выходят из упряжи. Сухарей у солдат осталось на два дня. Из фронта убыло много людей.

В пять дней постоянных, хотя и небольших перестрелок, солдаты израсходовали свои патроны; есть запасные, но, судя по предыдущему, можно сомневаться, что их достанет в момент особенно важный. Двое последних суток войска не выходят из под ружья; такое положение утомительно. Гладя на массу собравшихся горцев, можно сказать утвердительно, что генерал Войцицкий не двигается к Хамкеты. По мере нашего движения вперед, силы горцев будут увеличиваться, а наши – уменьшаться. Движением нашим мы не наносим горцам удара, от которого зависит участь войны на Кавказе: это не более, как рекогносцировка, и притом, недостаточно обдуманная, – иначе мы могли бы обойти многие затруднения. Попасть в положение критическое легко, да трудно выбраться из него. Бросить вагенбург на Финфте и двигаться далее налегке было бы возможно, но откуда взять сухарей? На это потребуется, с обратным движением, шесть суток, а у нас запасов только на двое суток».

Изложивши все это, полковник Генинг предложил отступление, на которое все присутствующие согласились.

В ночь с 28-го на 29-е января, последовало следующее приказание:

«Обоз, под прикрытием 3 ¼ батальонов, четырех орудий, сотни казаков и ракетной команды, по особому приказанию через адъютантов, без боя барабанщиков и горнистов, выступает до рассвета, направляясь обратно к аулу Хапачухабль. Арьергард, из 3 ½ батальонов и двух батарейных орудий, под начальством полковника Генингa, ждет рассвета на занимаемой позиции и только тогда начинаете отступление».

Все дело заключалось в том, чтобы обоз мог спуститься к Белой и переправиться через нее, не будучи замечен горцами. Хитрость эта не удалась. Целую ночь простоял отряд под ружьем. Беспрерывные залпы горцев по всем фасам лагеря, орудийная пальба, гиканье не дали сомкнуть глаза ни на минуту. В войсках не было заметно уныния, но грозная обстановка видимо производила на солдат впечатление сильное. На их серьезных лицах выражалось ожидание чего-то непохожего на обыкновенные кавказские перестрелки. Шуток в лагере не слышалось; костров не было. Эта-то торжественная тишина порождала какое-то тяжелое чувство в новичках, которым битвы рисовались чем-то очень картинным и веселым, а в действительности, являлись утомительные переходы, бессонные ночи и вечное ожидание чего-то необычайного. Я был еще очень молодой офицер, неокуренный пороховым