«Всем ты хороша, милая, но, как произнес когда-то один умный человек, твой, между прочим, коллега: «Не верю». Не такой ты профессионал, чтобы заметить слежку да еще в проливной дождь. А если так, значит, ты расколола своего старичка, то ли раздразнила, то ли приласкала, много ли ему надо. И бедняга признался, что нанял сыщика – узнать, с кем юная женушка папочке изменяет.

Потом, естественно, пожалел, что сболтнул лишнее, но мне сообщить о своей глупости постеснялся и таким образом меня подставил. Ты доподлинно знала: в одной из автомашин, припаркованных неподалеку от твоего «пежо», будет сидеть сыч, и стала действовать – надо заметить, смело и нестандартно.

Исполнила ты свою роль славненько, хотя чуточку переигрывала – все-таки далеко не звезда, смазливая, а таланта не густо. Но не учла малюсенькой детальки. Когда ты сняла капюшон, я заметил, что прическа у тебя волосок к волоску и учуял легкий запах лака. В этой девятиэтажке не любовник, а твоя личная парикмахерша проживает.

Твой расчет прост и гениален.

Я должен был клюнуть на твое покаянное признание. Ну а дальше – два варианта. Первый: я реву от умиления и жалости и напрочь отказываюсь от слежки. Второй: радостно объявляю клиенту, что отыскал место проживания твоего хахаля. После чего (с видом оскорбленной невинности) ты сообщаешь папику: «Это не хахаль, а парикмахерша. Противный сыч наклепал на меня». Конфуз – и я выбываю из игры.

А сейчас ты летишь под неиссякаемым ливнем и хохочешь, заливаешься надо мной, недотепой и простаком. И, не ведая того, везешь меня на хвосте к своему любовнику.

Ведь это к нему ты так лихо гонишь своего «пижончика»? Или я тебя не раскусил?..»

* * *

Через два дня предъявляю клиенту – в его коттедже – неопровержимые доказательства измены актрисули. Сообщаю ФИО ее любовника. Добыть эти данные не составило особого труда.

Мое сообщение он переносит стоически.

– Это мелочь – в сравнении с тем, что случилось. Видно судьба решила меня добить.

Его румяная мордашка печальна, и сам он, чистенький, ухоженный, как только что выкупанный и вытертый насухо карапуз, поник и пригорюнился. Так и кажется, что вот сейчас приложит ладошку к щеке и запричитает вроде несчастной бабы, покинутой подлым полюбовником. Даже голос обиженно и плаксиво дрожит. Кстати, голосина в этом маленьком немолодом человечке – дай боже. Густой, мощный начальственный баритон, который невероятным образом помещается в пухленьком тельце.

– А что такое? – спрашиваю.

Вместо ответа он ведет меня в свой кабинет. По дороге минуем комнату, пеструю от обилия произведений живописи и оттого напоминающую зальчик городской картинной галереи. Зато в кабинете – скромных размеров, забитом антикварными вещицами, точь-в-точь жилище пижона девятнадцатого века, какого-нибудь Евгения Онегина, – висят всего три небольшие картинки.

– Вот, – мужичок указывает пальчиком на одну из них, кисло улыбается. – Не признаете?

– Как же-с. «Незнакомка» знаменитого художника… Сурикова, если мне не изменяет девичья память.

– Перед вами этюд к картине Крамского «Неизвестная»! – торжественно провозглашает мужичок. – В мире – кроме самого полотна – известен этюд, которых хранится в частном собрании. В Праге. Представьте себе – в Пра-ге! Считается, что именно с него и была написана картина. Пражский этюд – это голова вульгарной дамочки. Специалисты до сих пор не могут понять, как из такой пошлой бабы Крамской умудрился создать прелестную и загадочную Неизвестную.

– А что тут особенного? Взял и нарисовал. Делов-то.

– Суждение абсолютного дилетанта, – укоряет он меня. – Уж поверьте, картина такого уровня создается очень долго и тщательно. И натурщица для нее подыскивается соответствующая, а не первая попавшаяся уличная девка. Возникает естественный вопрос: почему Крамской писал этюд с некрасивой плебейки, чтобы затем – уже на самой картине – ее облагородить? До сих пор ходят легенды об истинной таинственной модели художника.

– И каков ответ?

– Вот он! – мужик снова указывает на картинку. – Второй и – уверен! – последний этюд к «Неизвестной»! Эта женщина даже прекраснее той, что на гениальном полотне, не находите? По-моему, – тут он смущенно и тщеславно потупляется и чуть краснеет, – она слегка напоминает мою жену.

– Которую?

– Последнюю, разумеется! – обиженно заявляет он.

Так. Похоже, хлопчик уже позабыл, что именно эта, последняя женушка наставляет ему рожки.

– Но это так, к слову, – продолжает он. – Этюд я приобрел совершенно случайно. Представьте, его нет ни в одном каталоге! Никто понятия о нем не имеет! Я не хотел предавать гласности даже сам факт существования у меня работы Крамского – хотя бы потому, что мне абсолютно не нужна реклама: лишние проблемы и головная боль. Достаточно того, что я имел возможность каждый божий день любоваться этюдом, получать бесконечное эстетическое удовольствие и сознавать, что он принадлежит мне одному. А представляете, какой поднялся бы шум! Какая была бы сенсация!

Мужичок мечтательно закрывает синеватые глазки, открывает – в них, как флаг на ветру, плещется отчаяние.

– Я берег этюд как зеницу ока. Повесил в своем личном кабинете, куда заходят только члены семьи, причем крайне редко… И – вот! – он горестно разводит ручки.

– Да что случилось-то?

– Его подменили! – зычно, отчаянно, так, что у меня едва не закладывает уши, выкликает мужичок.

– Значит, этот… как его?… этюд – липа?

– Именно. Правда, следует признать, сделано профессионально. Начиная с того, что убедительно состарили холст.

– И как вы обнаружили подмену?

– Можно сказать, ненароком. Видите, вот здесь, в правом верхнем углу, была сеточка трещин – кракелюр, как называют художники. На фоне черных волос Неизвестной они были особенно заметны и всегда меня раздражали. В подделке попытались имитировать кракелюры, но рисунок трещинок другой! – он закатывает глазки и издает скорбный вой.

– Погодите, но вы получили практически точную копию этюда. И даже с трещинками. Может, не стоит так уж переживать.

– Вы ровным счетом ничего не понимаете! – взрывается он, как круглая розовенькая мина. И я уже начинаю всерьез опасаться за свою единственную жизнь. – Оригинал стоит немалых денег, а это – копеечная мазня… Впрочем, дело в другом. У меня была работа Крамского – Крам-ско-го! – а теперь!..

И он в непритворном горе машет холеной ручкой, блеснув обручальным колечком на безымянном пальце. Ох, уж эти долбанные коллекционеры, все на одну колодку. Странные ребята.

– Обратитесь в милицию. Возможно, сыскари отыщут пропажу.

– Господь с вами! Я совершенно не заинтересован в том, чтобы мое имя трепалось в СМИ, а это случится обязательно… Прошу вас, найдите этюд!

Ага, вот чего мне только не хватало для полноты счастья! Изо всех сил принимаюсь сопротивляться, выворачиваться, но мужичок уламывать умеет, недаром президент крупного банка. В этом розовом пупсике есть и упорство, и властность. Прилипает – и не отлипает до тех пор, пока не даю согласие.