Вспоминаю, как увидел ее вчера в ночном клубе. Признаюсь, Ника меня впечатлила. Я даже залип на некоторое время. И даже мысль мелькнула поучаствовать в аукционе. Но я туда приехал не шлюх покупать, а помелькать.

Теперь если кто спросит, где были Талер и его люди, любой подтвердит, что Талер был в «Летучем голландце». И пусть Нарик докажет, что это я забрал товар. Я даже не поинтересовался, что еще входит в «Лот номер один». А зря. Туда вошла девственность Вероники, которую Саркис выставил на торги. Моей Вероники.

Медленно закипаю. С Саркисом надо разобраться. Просто выпустить ему кишки неинтересно, да и не он один там в доле. От мысли, что у Ники могло не получиться сбежать или она спряталась бы в другую машину, снова коротит.

Если только это не подстава. Не постановка от начала и до конца. Потому что с точки зрения подставы выбор Ники выглядит куда логичнее. Она знает меня, знает, на какой машине я езжу, дальше осталось найти «Майбах» и спрятаться в багажник.

Парковка закрытая, я багажник обычно не проверяю, и этот раз не стал исключением. Смотрю на девушку под собой. А не врешь ли ты мне, сладкая?

Она красивая, такая, что дух захватывает. Не то, чтобы у меня таких не было — всякие были, даже черные пару раз, и китаянка была — маленькая, мой член у нее разве что из горла не выглядывал. Но эта слишком совершенная, чтобы я как лох думал, что все хранилось нетронутым лично для меня.

Почему эту девочку до сих пор никто не распечатал? Она что, в монастыре росла? Не верится, что до меня никто не пробовал ее на вкус — такой охренительный, сладкий вкус.

Провожу тыльной стороной ладони по лицу — от виска по линии скул, до подбородка, ниже по шее, к груди.

Не удерживаюсь, наклоняюсь и вдыхаю запах шелковых волос. Ну реально ох…нная девочка, неудивительно, что в «Голландце» все как взбесились — когда я уходил, торг перевалил за двадцатку.

Снова наклоняюсь и осторожно, чтобы не разбудить, трогаю волосы, повторяю очертания лица. От одной мысли, что все это будет принадлежать кому-то другому, начинает потряхивать. Но я не могу держать ее возле себя долго, так что когда-то она по-любому будет с другим мужиком. И это бесит. И бесит постоянно звенящий внутри сигнал опасности.

Ладно, я вывез ее из клуба. Но потом я трахнул ее, причем не церемонился, как шлюху. Потому что принял за шлюху. А она спокойно спит, обхватила мой торс и и жмется всем телом. Тут мой мозг отказывается что-либо понимать.

Сына сказала родит… Зае…сь. Кстати, надо заехать в аптеку за «Постинором», пусть пьет. А то и правда залетит, аборт хуже. Девочка как кукла, выйдет замуж, пусть мужу сына рожает. Или не сына. Когда я ее от себя отпущу.

Становится совсем херово. Я же убью ее мужа, да он и прикоснуться к ней не посмеет… Пздц, меня кроет. И вдруг Ника начинает хныкать и цепляться за меня.

— Тим… Тим…

Я понимаю, что ей снится сон, начинаю гладить волосы, плечи, а она еще сильнее жмется.

— Не отдавай меня им, пожалуйста, Тим…

Она дрожит, а у меня все замирает.

Наклоняюсь, цепляю макушку подбородком, и с разгону ныряю в волосы. Черный шелк, пахнущий ванилью. Какая девочка… И моя. Разжимаю пальчики и неожиданно для себя прижимаю к губам.

— Не отдам. Ты моя, Вероника, а за свое я зубами рву.

* * *

Холодный душ — и я, наконец-то, окончательно просыпаюсь. Сам не понял, как снова уснул возле Ники, хорошо, что будильник на телефоне выставлен на всю неделю.

Еле заставил себя встать. Если честно, отползал как боец с заминированной позиции, зато получилось ее не разбудить. Стояк мой сказал мне все, что обо мне думает, но ледяная вода заставила его заткнуться.

Струи обжигают кожу, а мне все утро не дают покоя мысли о Доминике. Борисовна молчит как партизан, а я холодею, когда думаю, что с ней может быть то же самое, что с Никой. Очередной Саркис может ее продать на аукционе как вещь, а я об этом и знать не буду.

Потом представляю, что какой-то хер пихает в нее свой член, и матерюсь сквозь зубы. Похоже, Инна права, я в самом деле отталкиваю ее и не отпускаю одновременно. Но я очень наглядно представляю себе Доминику на складе в руках Упыря, выключаю воду, срываю полотенце и иду в гардеробную, забирая по дороге телефон.

— Тимур! Что случилось? — голос Борисовны звучит взволнованно и тревожно.

— Я хочу знать, где она, Татьяна Борисовна, — изо всех сил стараюсь быть вежливым.

— Тим, — вздыхает устало, — когда ты оставишь девочку в покое? У нее все хорошо, она готовится поступать, на прошлой неделе привозила детям фрукты и конфеты.

— Она продала квартиру…

— Да, потому что та напоминала ей о родителях. Мы же курируем своих выпускников, Тим, Доминика не останется без надзора.

— Она не взяла новую карту?

— Нет, но передавала тебе, что очень благодарна и что деньги у нее есть. Так что даже не проси, Тимур, ни номера, ни адреса я тебе не дам.

Упираюсь рукой в стену и беззвучно матерюсь. Ладно, главное, с ней все в порядке. Прощаюсь с Борисовной и начинаю делать себя крутым бизнесменом.

Я знаю, что обо мне говорят за моей спиной — что Тим Талер трусы не наденет меньше чем за косарь зелени, что Талер повернут на роскоши, про комплексы детдомовского прошлого и прочую херню. Пускай. Просто это мое, крутые парни типа Вернера Балдессарини[1] и Эрменежильдо Зенья[2] создают свою одежду специально для меня. И я не вижу смысла отказывать им в удовольствии меня одевать.

Хотя сегодня, пожалуй, остановлюсь на черном «Brioni». Надеваю рубашку и не спеша застегиваю каждую пуговицу. На манжеты — запонки. Сюда пойдет серебро с черным, золото лучше под коричневую клетку.

Я кожей чувствую дорогие вещи и на все сто согласен со старым Вернером — дорогой костюм отличается от дешевого тем, что даже мнется благородно. Я никогда не носил дешевых костюмов. Как обходился? Легко — пока у меня не было денег, я их просто не покупал.

Смотрю на себя в зеркало — костюм сидит безукоризненно, рубашку можно будет сменить в обед на свежую — в офисе есть запас. Они ошибаются, это не комплексы прошлого, это и есть МОЕ прошлое. То, которое могло у меня быть, если бы мой отец все не прое…л.

Теперь, когда я узнал, кем были мои родители, я просто возвращаю свое. И мне похер, что обо мне говорят.

* * *

Выхожу из гардеробной и вижу, что Ника уже проснулась. Сидит на кровати, хлопает ресницами.

— Тимур, ты уходишь? — как у нее так возбуждающе получается? Останавливаюсь.