– Кто-то здесь есть.

– Это ветер.

– Нет, не ветер.

Сандерс подошел к краю веранды. Тропа была пустынна. Он обернулся к Гейл и сказал:

– Никого нет.

– Посмотри. – Гейл указывала пальцем на что-то позади него.

Когда Сандерс обернулся снова, то увидел человека, выходящего из кустов на тропу. Незнакомец приблизился к ним, остановился в нескольких ярдах от веранды и сказал:

– Извините меня.

Это был темнокожий мужчина в черном костюме. Все, что Сандерсы могли разглядеть как следует, – это белки его глаз и белое пятно рубашки.

– Как давно вы здесь находитесь? – спросил Сандерс.

– Что? Я подошел сию минуту.

– Из этих кустов?

Человек рассмеялся:

– Это кратчайший путь. Тропинка сильно петляет. – У него был жесткий акцент зажиточного британца.

– Чем мы могли бы помочь вам?

– Если разрешите, я хотел бы поговорить с вами.

– Хорошо. Но подойдите же к свету.

Человек, выглядевший лет на пятьдесят, поднялся на веранду. Его иссиня-черная кожа была морщинистой, а в волосах проблескивала седина.

– Меня зовут Таппер. Бэзил Таппер. Работаю управляющим ювелирного магазина в Гамильтоне. Магазин Дрейка. Возможно, вы слышали о нем. Но это неважно. Мое хобби – античное стекло.

Сандерс взглянул на Гейл:

– Полно обожателей стекла на этих Бермудах. Таппер сказал:

– Мне стало известно, что недавно у вас появился маленький стеклянный предмет из района кораблекрушения “Голиафа”. Мне бы очень хотелось взглянуть на него.

– Зачем?

– Что же в нем такого любопытного? – спросила Гейл, взяв сумку со своего стула. – Это просто медицинский сосуд.

– В нем действительно нет ничего любопытного, – ответил Таппер, – но не для людей, которые интересуются тонким стеклом. Парень по имени Рейнхардт работал по стеклу в Норфолке в середине сороковых годов. Его изделия довольно редко попадают на рынок. Они стоят немного в открытой продаже, но в нашем маленьком кружке завладеть стеклом работы Рейнхардта – настоящая удача.

Гейл нашла капсулу и протянула Тапперу. Он поднес ее к свету.

– Прекрасная вещь, – сказал он, – не выдающаяся, но очень хороша.

– Это ампула, – сказал Сандерс, – таких везде сколько угодно.

– Верно, но вот здесь крошечный пузырек на одном конце. Так расписывался Рейнхардт.

– А что в ней находится? – спросила Гейл.

– Не имею понятия. Могло быть все что угодно. И меня это абсолютно не интересует.

Гейл улыбнулась:

– Для человека, которого не интересует, что у нее внутри, вы изучаете ее весьма тщательно.

– Я исследую сосуд, а не его содержимое. Жидкость имеет желтый цвет, но меня это не удивляет. Стекла Рейнхардта часто придавали свой цвет жидкостям. – Таппер вернул Гейл ампулу. – Очень хороша. Я готов предложить вам за нее двадцать долларов.

– Двадцать долларов! – сказал Сандерс. – Но это...

– Я знаю. Это кажется большой суммой. Но, как я уже сказал, в нашем маленьком коллекционном бизнесе существует довольно сильная конкуренция. Я был бы чрезвычайно рад стать первым, кто приобрел стекло работы Рейнхардта. Честно говоря, эта вещь стоит не более десяти долларов, но, предлагая вам двадцать, я знаю, что большинство других не смогут заплатить вам так много. Кто-нибудь вроде вашего знакомого Слэйка вряд ли сумеет выложить за нее более десяти долларов. Я предлагаю вам сделку, заранее превышающую возможные ставки, если можно так выразиться.

– Вы не станете возражать, если мы извлечем из нее часть жидкости? – спросила Гейл. – В отличие от вас, нам бы хотелось узнать, что в ней находится.

– Нет, – ответил Таппер, – Это совершенно невозможно. Чтобы вытянуть часть жидкости, вам пришлось бы разбить конец сосуда. Это обесценит вещицу.

– Тогда, боюсь, не может быть и речи о продаже, – сказал Сандерс.

– Тридцать долларов, – резко произнес Таппер, забыв об учтивости.

– Нет, – ответил Сандерс, – нет даже за пятьдесят.

– Вы совершаете ошибку, знаете ли. Никто другой не предложит вам сумму, даже близкую к этой.

– Тогда, мне кажется, мы просто должны оставить его себе, – заявил Сандерс. – Кроме того, вы ведь сами сказали, что это большая удача – иметь в коллекции стекло Рейнхардта.

Таппер злобно взглянул на него, затем кивнул Гейл, попрощался и сошел с веранды. Пройдя несколько ярдов по тропе, он раздвинул кустарник и исчез.

– Что, черт возьми, ты думаешь об этом? – спросил Сандерс.

Гейл встала.

– Давай пройдем в дом. Если он ошивается где-то поблизости незаметно для нас, бог знает что еще может случиться.

Они вошли в коттедж, и Сандерс закрыл дверь на замок.

– Ты поверила ему?

– Нет. А ты?

– Кто знает о стекле Рейнхардта?

– Если существует такая конкуренция между этими коллекционерами стекла, – сказала Гейл, – то почему Слэйк рассказал ему об ампуле? Он мог попытаться купить ее сам. Нет. Бьюсь об заклад, что его не интересует стекло. Ему нужно то, что внутри ампулы.

– Интересно, почему он не сказал об этом прямо?

– Не знаю. Думаю, что очень трудно выдать себя за коллекционера жидкостей.

– Ты вынула остальные наши находки?

– Конечно, – ответила Гейл. – Почему ты об этом спрашиваешь?

– Завтра давай поспрашиваем, нет ли здесь кого-нибудь, кто знает об этом кораблекрушении. Может быть, где-то хранится перечень грузов. По крайней мере, это дало бы нам возможность узнать, что было у “Голиафа” на борту.

– Никого не осталось в живых? – спросила Гейл.

– Один человек, – ответил портье, дородный британец средних лет, – но, кажется, он недавно тронулся.

– Тронулся?

Портье постучал пальцем по голове:

– Рехнулся. О, рассказы об этих событиях заняли бы целые тома, но две трети из них могут оказаться чистой выдумкой. Есть здесь один человек, который мог бы помочь вам, – Ромер Трис. Он побывал на месте каждого кораблекрушения на Бермудах, половину их обнаружил сам. Если кто-нибудь и знает эти воды, так это он.

– Его номер есть в телефонной книге? – спросил Сандерс.

– У него нет телефона. Единственный способ встретиться с ним – поехать к нему домой, на остров Сент-Дэвидс.