Фанза Юнь-Ань-О была бедная, как и все такие же китайские постройки, изобиловала массой перегородок, разбивавших её на несколько клетушек, вовсе недостойных, однако, громкого названия «горниц», как их стали величать китайцы, ознакомившись с русскими названиями частей дома. Перегородки были наделаны из прочных кукурузных стеблей, обмазанных с обеих сторон глиной. Полов и потолков не было — лес вообще в Китае дорог. На улицу не выходило ни одного окна — все они были проделаны во двор и представляли из себя большие щели, заклеенные промасленной бумагой. В самой большой горнице стоял кап — низкая каменная лежанка, имевшая вид нар. Кан у китайцев не только служит для отопления всего помещения, но и является ложем для всей без исключения семьи. Это, так сказать, семейный очаг китайца, куда допускаются только самые близкие люди и друзья.

Когда Зинченко подошёл к фанзе Юнь-Ань-О, ему встретились Чи-Бо-Юй и Тянь-Хо-Фу, разодетые по-праздничному и, видимо, куда-то торопившиеся. Они так и расплылись довольной улыбкой, увидя подходившего казака.

— Здорово, молодцы, — приветствовал их гость. — Куда это?

Китайцы Порт-Артура за годы пребывания русских так освоились с их языком, что сами не только понимали, но и отвечать могли довольно сносно по-русски.

— Ден-лунь-цзе — фонарный праздник, — отвечал старший Чи-Бо-Юй. — Пойдём, казак, с нами!

— Нет, к батьке пришёл... Дома он, старый-то ваш, или нет?

— Он только что вернулся с поля... Иди, иди... Отец тебя любит, будет рад тебя видеть...

— Ну, ладно... А вы с Богом, марш своей дорогой! Веселитесь! — и, поправив папаху, Зинченко согнулся в три погибели, чтобы проникнуть внутрь фанзы.

На входных дверях были наклеены два листа бумаги с изображёнными на них в виде воинов двух добрых гениев, которые должны были охранять Юнь-Ань-О и его семью от злого духа. На всех дверях и окопных косяках с наружной и внутренней сторон были расклеены разноцветные тейзы — бумажки с надписями, содержавшими добрые пожелания вроде: «Будь всё время здоров», или «Чтобы было всё хорошо». Зинченко всё это уже пригляделось, и он прошёл прямо к кану, где отдыхал от дневных трудов его старый друг.

— Как поживаешь, старина? — приветствовал его казак. — Устал, поди? Не тормошись, не хочу твоего чаю... Я к тебе с делом пришёл...

Юнь-Ань-О вопросительно поглядел на гостя.

— Ты по-своему читать маракуешь? — последовал новый вопрос.

Старик кивнул.

— Так прочти-ка, что у вас здесь написано, и потом мне скажешь!

Он протянул Юнь-Ань-О сорванный им со стены кумирни листок с изображением красного дракона.

Старый китаец бросил сперва только беглый взгляд на этот лист, вздрогнул весь, лицо его побурело и отразило внезапно охвативший всё его существо ужас.

— Русский! Русский! Где ты взял это? — задыхаясь от волнения, прошептал он. — Скажи, где?

— Там, в вашей молельне на Мандаринской дороге. Да ты что это?

На Юнь-Ань-О смотреть было жалко. Он трясся, как в лихорадке, всем телом. Даже зубы его стучали, и на его жёлтом лбу видны были крупные капли йота.

— Да что с тобой, милый человек, недужится, что ли? — принялся расспрашивать изумлённый казак. — Какая такая муха тебя укусила?

— Нет, теперь ничего... ничего... всё прошло... упавшим голосом отвечал хозяин. Ты мне это оставь, прошу тебя, оставь, если ты мне друг...

— Да ты скажи мне, что здесь такое? — допытывался Зинченко. — Молитва, что ли, ваша какая?

— Молитва! — как эхо, подтвердил. Юнь-Ань-О. — Отдай мне её!

— А ничего тут нет такого, что начальству знать нужно?..

— Нет, ничего...

— Тогда возьми, только смотри, не обманываешь ли ты меня, а? Нет, нет! Но знаешь, в городе хороший праздник, фонарный праздник. Моя бедная маленькая дочь пошла посмотреть на него... Я был бы спокоен за неё, если бы ты вернулся вместе с нею... Сделай милость, русский!

— А, понимаю, не в пору гость — хуже татарина! нисколько, впрочем, не обидевшись, воскликнул Зинченко. — Так, так, так! Делать нечего! Шапку в охапку и мир этому дому — пойдём к другому...

— Ты не обижайся, прошу тебя, — лепетал старик. Так будет лучше... Поспеши, праздник скоро кончится... А это, — он указал на лист с изображением дракона, — оставь у меня...

— Ну, ладно, ладно, возьми! А я, признаться, хотел в станицу послать, пусть бы там позабавились.

— Пусть у меня будет, так лучше...

Он чуть не выгонял, сам того не замечая, своего гостя. Зинченко, которому улыбалась перспектива встречи с дочерью старика, заторопился сам, и Юнь-Ань-О, наконец, остался в фанзе один.

Тут он дал волю своему отчаянию.

— О горе, ужас! — воскликнул он. Я не знаю, что делать, как мне поступить... Дракон зовёт! Его посланник уже здесь. Опять беда, опять кровь... Фанг-Шуэ[9], научи, вразуми меня, что мне делать... Отдать Дракону детей, моих сыновей!? Он требует их... Нет, никогда! Русские сильны, они защитят бедного китайца...

В своём волнении он принялся перечитывать иероглифы, которые были начертаны вокруг изображения дракона.

Там значилось: «Члены божественного общества «Справедливой руки»[10] действительно благородные люди, которые защищают страну Неба и доставляют народу мир. Они — удивительные люди, истребляющие овец[11] и искореняющие ягнят[12]. Иностранные дьяволы — дьяволы второго разряда. Они обладают при их хитрости многими волшебствами. Они колют людей в голову булавками, чтобы те через неделю умерли. Этим путём они хотят истребить весь народ, чтобы безнаказанно изрезать всю страну Неба железными дорогами, ископать её копями, из которых они добывают себе уголь. Этим они тревожат наших предков в могилах и раздражают Дракона. Всякий верный, увидавший это послание, должен немедленно присоединиться к сообществу «Справедливой руки», иначе он будет считаться изменником и умрёт... Смерть всем иностранцам и их детям и жёнам!..»

Юнь-Ань-О был природный китаец и знал, что такое И-хо-туан, или, как их стали называть в Европе с лёгкой руки англичан, боксёры. Знал он, что горе тому, кто осмелится ослушаться их приказания, и в то же время за два года постоянного общения с русскими старый китаец привык считать этих последних всемогущими. Отобрав у Зинченко послание боксёров, он решил немедленно довести его до сведения властей, вполне уверенный, что русские сумеют защитить его и его семью от ярости возмутителей. Сперва он было поколебался, но потом решение было принято бесповоротно, и старик торопливо стал надевать свою безрукавку, не желая даже часа промедлить в таком важном деле. Но едва он хотел перешагнуть порог своего жилища, как чья-то фигура преградила ему дорогу.