В своё время отец Лу, генерал Густав фон Саломе, запросил у императоа разрешение на основание в городе Санкт-Петербурге евангелическо-реформатской церкви. И это разрешение он получил.

В шестнадцать лет Лу стала посещать занятия для конфирмантов при евангелическо-реформатской церкви. Ей претил суровый догматизм этого вероучения, воплощением которого был её консервативный пастор Дальтон, и на занятия она ходила только из любви и уважения к больному отцу.

Пастор Дальтон хотел бы подражать Икену, но ему не хватало вдохновения. Икен действовал как визионер. Дальтон же был по-прусски суров и педантичен, его называли «прокураторским» проповедником. Все боялись Дальтона, только Лу оказывала ему явное сопротивление. Такое поведение можно было списать на возраст, но Дальтон считал, что в этом ребёнке скрывается непонятная преждевременная зрелость духа.

Лу запомнилось, как во время одной из первых конфирмационных лекций у этого нетолерантного пастора она, услышав, что «нет такого места, где бы не присутствовал Бог», прервала его словами: «Есть такое место — Ад». С этого момента начинается её война с Дальтоном.

О существовании Сатаны Лу знала от матери, но удивлялась, как он может существовать возле Бога. Задавать Дальтону вопрос о реальности Дьявола и его искушений Лу не стала. Ей пришло в голову, что пастор не преминет обратить вопрос против неё и по существу она всё равно ничего не услышит.

Когда Лу сообщила ему, что собирается выйти из церкви, он ответил сухо, что в такой ситуации должен поговорить с господином генералом.

Лу было 17 лет, её отец был в это время уже смертельно болен, и из любви к нему она согласилась на следующий год повторить ненавистный курс у пастора Германа Дальтона, чтобы получить освящение, как и её братья, в религиозной общине отца. Однако к этому времени она находилась уже в религиозном кризисе и поэтому в постоянном споре с пастором Дальтоном.

По рекомендации родственницы она вместе с ней посетила в начале мая 1878 года проповедь пастора Хендрика Гийо, которого она до тех пор не знала. Сделала она это втайне от семьи.

Голландский пастор Хендрик Гийо, домашний учитель детей Александра II, был властителем дум русской интеллигенции того времени. Проповеди этого довольно светского человека и рационалиста были известны всему Петербургу. Дальтон был его ярым противником.

Лу сразу поняла, что Гийо — личность поистине блестящая, широко эрудированная и фундаментально образованная. Пастор сразу покорил её своим обаянием. После его проповедей она возвращалась домой, переполненная восхищением и уверенностью в том, что «этот настоящий человек», «квинтэссенция действительности», должен стать для неё «Господом и орудием Господа».

Гийо был на двадцать пять лет старше Лу и имел двух дочерей её возраста. В мае 1878 года она решилась отправить ему письмо:

«…Вам пишет, господин пастор, семнадцатилетняя девушка, которая одинока в своей семье и среди своего окружения, — одинока в том смысле, что никто не разделяет её взглядов, не говоря уже о тяге к серьёзным глубоким познаниям. Вероятно, весь строй моих мыслей ставит преграду между мной и моими сверстницами, всем кругом общения. Вряд ли может быть что-то более печальное для девушки, чем несходство её характера и взглядов, её симпатий и антипатий с характерами и взглядами, с симпатиями и антипатиями окружающих. Но так горько запирать всё в себе, потому что иначе сделаешь что-нибудь против приличий, и так горько чувствовать себя совсем одинокой, потому что тебе недостаёт приятных манер, которыми так легко завоевать расположение и любовь. Буду ли я конфирмоваться в будущем году у пастора Дальтона и признаю ли его кредо, я, право, не знаю, но знаю только, что никогда, никогда не буду разделять тщеславных представлений о выверенной по линейке праведности, против которой восстаёт всё существо моё. Вы сумеете, господин пастор, вообразить себе ту отчаянную энергию, с какой человек устремляется к малейшему проблеску света, и всю настоятельность моей просьбы, изложенной в начале письма…»

Письмо Лу, очевидно, произвело на пастора впечатление, и они встретились. Должно быть, между строками оно таило нечто большее, чем просто просьба впечатлительной девушки о встрече, ибо ждал он её с нетерпением и, как только она вошла в комнату, обнял как давнюю знакомую.

Эта встреча была первой в череде тех судьбоносных сюжетов, которые круто изменяли жизнь Лу.

Лу Саломе.

Начинаются лекции, следы которых находим в записных книжках Лу, лекции, к которым Гийо готовился абсолютно серьёзно. Лу не протестует против «перебора» информации, а работает так, как будто впереди у неё выпускной экзамен. В сфере их интересов христианство в сравнении с буддизмом и исламом (Флейдерер «Философия религии на исторической основе»), примитивные религии, логика, метафизика, теория познания, французская литература и театр. Из философов Шиллер, Кант, Кьеркегор, Лейбниц, Вольтер, Фихте, Шопенгауэр. «За несколько месяцев я вобрала в себя немалую часть наследия западной культуры». Темп погружения в таинства наук, избранный ею, был настолько интенсивен, что не обошлось без хлопот со здоровьем — во время лекций Лу неоднократно падала в обморок.

В тот период Гийо работал в голландском посольстве: моряков необходимо было приводить к присяге, посему потребовалось создать пост священника. Он проповедовал в капелле на Невском как на немецком, так и на голландском языках.

«Я не пропускала ни одной проповеди в силу любопытства видеть, испытывают ли присутствующие надлежащий подъём и достаточно ли они пленены (он был блестящим оратором)».

Пастор целиком вовлек Лу в работу, она росла стремительно. Это была увлекательнейшая учёба и творческая деятельность до изнеможения. Лу часто писала для Гийо проповеди.

«Закончилось это в тот день, когда в творческом пылу я не воспротивилась искушению выбрать тему „Имя как звук и дым“ вместо библейской цитаты. Это стоило ему выговора папского посла, о котором он мне сообщил с явно расстроенным видом».

В те времена, вспоминала Лу, в Гийо ей виделся Бог, и она поклонялась ему, как Богу. Драма назревала с неизбежностью. Чтобы предсказать её, не требовалось особой проницательности. Экзальтированная девичья идеализация должна была натолкнуться на живого человека.

«Гийо был мужчиной, которого я обожествляла и которого, вне этого усилия мифотворчества, я не могла ясно воспринимать. Между тем это обожествление было мне выгодно, так как… оказывалось необходимым для моей полноценной самореализации. Впрочем, амбивалентная установка, которая всегда лежала в основе моей личности, по отношению к нему проявилась в том странном факте, что я никогда не была с ним „на ты“, даже когда он обращался ко мне именно так, и это невзирая на то, что мы вели себя как любовники, на деле ими не являясь. Моя жизнь протекала в интимных нюансах, — и „ты“ не могло их передать…

Таким образом, мой учитель, вопреки суровости, неизбежно становился достаточно расточительным, каким был когда-то „Божественный дед“ моей детской религии, который всегда внимал зову моих желаний: господин и средство сразу, проводник и соблазнитель, он, казалось, служил всем моим незамутнённым намерениям. Но, насколько он вынужден был остаться для меня в некотором роде замещением, двойником, возвращением к утраченному Доброму Богу, настолько он был не способен дать мне подлинно человеческую развязку нашей истории любви».