Друзья вышли, на всякий случай поплотнее закрыли дверь дедова жилища и полезли обратно по сугробам к свету и людям.

Вдалеке глухо бухало.

– Кто-то колотит во входную дверь, – задумчиво констатировал Иван из гостиной.

Стас душераздирающе зевнул и, потянувшись, пружинисто вскочил с кровати. Проходя мимо развалившегося в кресле Ивана, сдернул с вешалки тяжелую шубу, накинул прямо на голое тело и пошел открывать, бросив по пути:

– Будить людей в такую рань второго января – бесчеловечно.

– И не говори. Ироды.

В длинном темноватом коридоре, как всегда, было холодно. Под ногами Стаса, обутыми в тонкие домашние туфли, потрескивал ледок, изо рта валил пар, но воин этого не замечал. В комнатах тепло – вот и славно. А тратить силы свет-камня еще и на коридор – глупость и позерство. Легко взбежав по крошащимся ступенькам древней бетонной лестницы, он крикнул: «Хватит долбить, открываю», – и завозился с засовами.

Ни малейшей тревоги он не испытывал. Попытайся вот так барабанить в дверь кто чужой, ненужный, и хитрая система ловушек, заклинаний и оберегов уже голосила бы вовсю.

За дверью услышали – затихли. Стас прислушался – попробовал определить, что за гость. Любил он так побаловаться.

У входа топтался мужик. Встревоженный, немного испуганный и нетерпеливый. И очень знакомый.

Стас распахнул дверь и, прищурившись, уставился на гостя.

– Акимыч? Тебе-то какого рожна надо? – изобразил искреннее удивление Хромой. – Неужто купец твой недоволен? Или дочка подарок разбила? Так мы эти пластинки обратно не соберем.

Акимыч досадливо махнул рукой в толстой меховой рукавице:

– Не до шуток нам, Стас Григорьич. Петр Фаддеич очень просят тебя с Иван Николаичем прибыть для серьезного разговора.

Стас глянул внимательнее. В глазах Акимыча и вправду читалась нешуточная тревога.

– Заходи, нечего в дверях стоять. Идем, расскажешь, что стряслось, а я пока оденусь.

Иван их встретил уже полностью одетым – почуял настрой напарника и приготовился. В добротном сером костюме «с искрой» и сияющих новеньких ботинках он походил на преуспевающего врача или служащего. Образ этот он тщательно поддерживал, потому следил за модой и даже бывал на модных показах.

– Чаю хочешь, Акимыч? Или, может, кофию? – заботливо спросил Иван приказчика, но тот снова отмахнулся и забегал по комнате.

– Рассказывай, что стряслось, пока я переодеваюсь, – скомандовал Стас и пошел к себе собираться. Дверь оставил открытой и крикнул, открывая платяной шкаф: – Давай, не тяни!

– Да сам я не пойму, что говорить, Стас Григорьевич, – крикнул в ответ приказчик. – Вчера ночью Говоруна прямо на Москворецком мосту убили!

– Какого говоруна? – не понял сначала Стас, а вот Иван, внимательно следивший за политической жизнью столицы, изумленно присвистнул:

– Да неужто? Прямо на Большом Москворецком? Вот это дела!

– Вот-вот! Дела! – занервничал приказчик. – С девкой какой-то его на этот мост понесло. Вроде после ресторации решили прогуляться, тут его и…

– В «Лобном», что ль, сидели? Что в Старом магазине?

– Там, где ж ему еще сидеть-то! – подтвердил Акимыч.

– Да кто он такой, Говорун этот? – рявкнул из комнаты Стас. – И какого лешего купцу твоему от нас понадобилось, толком говори!

Вместо приказчика ответил Иван:

– Покойный – Говорун Борис Вениаминович. Фамилии соответствовал полностью, говоруном считался бесподобным. Ты его помнить должен, он сначала за строительство в ближних посадах да по городкам вроде Сергиева Посада отвечал. Пока пост занимал, громко говорил, что всех воров посадит. А потом темная история про него самого всплыла. Вроде бы он завизировал часть земель как потравленные «черными вдовами», а порубежники потом рейд туда устроили и выяснили, что земельку втихаря продали за бесценок. Продали восточным каким-то людям, которые устроили там натуральное рабовладение и через то имели на рынках дорогой нашей столицы такую прибыль, что впору от зависти удавиться. Говорун, конечно, отговорился, но история вышла некрасивая, и место пришлось освободить. С того времени затаил Борис Вениаминович злобу лютую на власти городские, стал непримиримым критиком и оппозиционером. Потом и вовсе пропал, всплыл несколько лет назад в польских землях, советовал там, как вести дела с дикими московитами. Судя по всему, советовал не слишком успешно, поскольку с панами мы замирились.

Стас пробурчал что-то невнятное.

С Речью Посполитой у Московии и правда дела одно время шли туго. Во время События норовистые вельможные паны показали себя крепкими вояками и очень толковыми организаторами. Правительство сумело не допустить паники, повезло и в том, что польские земли оказались в зоне устойчивой реальности – в Ясной Яви, как говорили ведуны. Придя в себя, они осмотрелись и для начала оттяпали себе кусок германских земель. Германцам в то время было совсем не до окраин – в Берлине и других крупных городах творилось такое, что только успевай поворачиваться.

Решив, что неплохо было бы провернуть такое же дело с восточным соседом, паны осторожно двинулись вперед, но тут Москва и Киев разом укоризненно покачали головами. Говорят, пара разведгрупп крылатых гусар бесследно пропала в лесах, после чего поляки вспомнили о славянском братстве и общих корнях.

Видать, после этого Говоруну в Варшаве стало совсем скучно, и он тихо вернулся на родину.

– Не так давно господин Говорун снова появился в Первопрестольной, – продолжал Иван, – на сей раз в качестве специального представителя Ярославской городской думы в Москве. Такая вот хитрая должность у нас имеется. Снова начал много говорить и грозить кулаком, но всерьез его уже никто не воспринимал. Кроме любви к громким словам был известен страстью к прекрасному полу. Впрочем, он холостяк, так что ничего предосудительного и противоестественного в том не вижу.

– Исчерпывающе. Но неясно, что от нас-то нужно купцу первой гильдии. – Стас вошел в комнату, поправляя мягкий серый свитер. В отличие от друга, костюмов и галстуков он терпеть не мог и принципиально не носил.

Акимыч лишь головой покачал.

– Нечего мне сказать, Стас Григорьич, не пытай. Только Петр Фаддеевич, как узнал об убийстве, тут же меня за вами послал. Остальное пусть сам скажет. Мне приказал пулей к вам нестись. По десять монет каждому, говорит, плачу, только чтоб приехали.

– По десять монет за визит, – хмыкнул Иван, – значит, серьезно твоего купца припекло. Ладно. Поехали.

* * *

Январские переулки были тихи и задумчивы. Плыло над ними яркое голубое небо нового года, стреляло белыми вспышками солнечных зайчиков, поскрипывал под полозьями сухой рассыпчатый снег, и так хорошо было в мире, что Стасу захотелось выпрыгнуть из саней и отправиться бродить куда глаза глядят. А после, нагулявшись до озноба, зайти в первый попавшийся кабак и потребовать графинчик прозрачной да сковороду яичницы с салом. И непременно чтоб сверху лучком посыпали.