Когда я открывала эту изуродованную дверь, она предательски заскрипела. Если на чердаке кто-то был, он наверняка слышал этот громкий скрип, потому что на чердаке было достаточно тихо и каждый звук раздавался отчетливо и как-то подчеркнуто вызывающе. Еще не сделав и шага по чердаку, я себя демаскировала.

Впрочем, сделав этот шаг, я убедилась, что ходить по чердаку бесшумно просто невозможно. Пол его был засыпан не щебнем, а шлаком довольно крупного размера, круглые шарики которого расползались под ногами с характерным и далеко разносящимся шуршанием.

За что я люблю внешние обстоятельства – так это за их демократизм. Они одинаковы для всех участников события. Наступает полное ситуационное равноправие. Я не могу двигаться бесшумно? Я лишена этого преимущества перед противником? Но ведь и противник может бесшумно только стоять на одном месте. Двигаться бесшумно он не может точно так же, как и я. В этом мы с ним равноправны. А это меня устраивает. Я могу уже хоть как-то следить за его действиями. Вернее, за их несовершением. Контролировать сохранение противником пассивного состояния.

Я размышляла сама с собой, а тем временем потихоньку продвигалась вперед и осматривалась в этом очень странном и непривычном для меня помещении. Сколько раз приходилось мне бывать на чердаках, сколько раз они спасали мне жизнь, помогали обмануть преследователей или, наоборот, объект моего профессионального внимания… Я облазила, наверное, чердаки половины зданий центра города, и уж, во всяком случае, на чердаке любого из серийных домов я чувствовала себя с уверенностью рыбы в воде. Потому что чердаки серийных домов до такой степени серийны, что их просто не отличишь иной раз друг от друга.

Но то, что я видела сейчас, я видела действительно впервые. Причина, наверное, была в планировке одиннадцатого этажа и надстроек к нему в виде соляриев и вторых уровней. Я уже говорила, что еще в холле поняла, что чердак представляет собой широкое кольцо вдоль периметра дома. Если бы я судила о его планировке только изнутри, я бы ни за что об этом не догадалась. Внутри это был лабиринт Минотавра, а не чердак. В расположении его коридоров, проходов и переходов, тупичков и небольших «лужаек» не было никакой логики. Стены коридоров стояли под любыми углами друг к другу, иногда и просто изгибались неровной плавной линией, доходили то до самой крыши, то только едва возвышались над самой моей головой.

Пройдя всего два-три поворота, я поняла, что уже не знаю, как вернуться назад. Дополняли картину часто встречающиеся переплетения каких-то труб с вентилями, кранами и даже манометрами. Короче – это была для меня просто-таки масса новых впечатлений.

И я так увлеклась знакомством с новым для меня миром «чердаков элитарных домов», что совсем забыла, зачем я, собственно, сюда забралась.

Две длинных руки, вскинувшиеся из-за поворота к моему горлу, вернули меня к действительности. Я успела заметить грязные ногти на длинных тонких пальцах, которые в следующий момент сомкнулись на моем горле.

Однако больше всего меня поразила не неожиданность нападения, а то, что нападающий не знал, что делать дальше.

Он держал меня за горло, стоя ко мне немного боком, и рассматривал меня с очень серьезным, но каким-то отрешенным выражением лица.

Глаза смотрели как-то мимо меня. Он словно рассматривал нас обоих со стороны, представляя, как все это выглядит. Вернее, представляя, как выглядит он сам. Прикидывал, крутой он или нет.

Его пальцы больно сдавили мне шею, но легли очень неумело, я сразу же поняла, что даже если он будет давить изо всех сил, серьезного вреда причинить мне не сможет. Я напрягла мышцы шеи, и, хоть покраснела, как рак в кипятке, чувствовала себя в относительной безопасности. Слишком уж неуверенными были его действия.

У меня был большой выбор – куда его двинуть. Он был фактически весь открыт для удара и заботился не о результате своей атаки, а о впечатлении, которое на меня произвел. О своем имидже. От этого веяло такой неуверенностью, что я сразу успокоилась и не стала бить его по яйцам. Хотя было очень соблазнительно.

Я легонько воткнула свой острый локоть ему в солнечное сплетение, он охнул, задохнулся и, по-моему, немного пришел в себя. По крайней мере, в глазах его появилась осмысленность. Он, кажется, переключился с созерцания самого себя на то, что он держит в руках. То есть на меня. Или, по крайней мере, на мою шею.

«Ну наконец-то, – подумала я. – Какой ты, однако, заторможенный».

Я толкнула его в грудь. И без того слабо державшие мою шею пальцы скользнули по ней, оставляя на ней царапины. Я ужаснулась, вспомнив его грязные ногти. Парень зашатался и сделал шаг назад.

Вероятно, он был болезненно самолюбив, иначе я никак не могу себе объяснить, почему он так упрямо стремился продолжить свою атаку. Идиотом я его не назвала бы, взгляд красивых серых глаз не был расплывчатым и бегающим, наоборот – чересчур сосредоточенным. Скорее всего, он все еще продолжал видеть себя со стороны и любоваться собой. Наверное, решил все же, что крутой.

«Ну ты, дружок, нашел, чем любоваться, – усмехнулась я про себя. – Ты ж сейчас ведешь себя, как самый последний дурак».

Но он решил еще раз попробовать со мной справиться. Он попробовал перегруппироваться на разъезжающемся под ногами шлаке, и я сразу же поняла по его движению, что сейчас он попробует ударить меня своей длинной ногой по лицу. Вероятно, ему очень нравилось, как он это делает. Вернее, как он в этот момент выглядит.

По-моему, я даже успела вздохнуть. От ощущения банальности того, что мне предстоит сейчас сделать. Это было просто скучно.

Так и есть. Он чуть развернулся боком. Правая нога оторвалась от пола и начала движение снизу справа вверх налево. То есть к моему лицу. Его корпус в это время начал красиво прогибаться, вовсе не для того, чтобы сохранить равновесие, в этом-то не было особой необходимости, а для того, чтобы продемонстрировать гибкость своего тела. Я, правда, не поняла, кому продемонстрировать, – мне или опять-таки самому себе.

Короче, его неуверенность меня утомила. Если уж он не может адекватно оценить противника, пусть не обижается, несмотря на всю свою ранимость.

Я легко поймала его ступню и резко вывернула ее в сторону, противоположную ее движению. Это стопроцентный вывих. Парень собирался, как видно, выкрикнуть что-то красиво-угрожающее, вроде «й-я!», но получилось некрасивое и совсем уж неугрожающее «ох!».

Он шлепнулся на спину, попытался вскочить и не смог. Нога была и в самом деле вывихнута. Это было видно даже так, визуально. Ступня торчала на девяносто градусов вбок от нормального положения. Он схватился за ногу, закрыл глаза и застонал.

«Ну надо же, артист! – подумала я. – И сейчас не забывает о том, как он выглядит со стороны». При этом я понимала, что ему безразлично, как он выглядит в моих глазах. Главное, как он сам себя видит.

– Ну что, придурок, – спросила я, – нравишься ты себе?

Он перестал стонать, открыл глаза и внимательно на меня посмотрел.