Великанша сверлит меня взглядом и прикидывает, вру или нет. В конце концов говорит:

– Ладно, иди в дом. Дождь будет, пойду бельё сниму.

– Она, наверное, к Руфине побежала, – добавляю я.

На это Великанша ничего не отвечает, морщит, как всегда, губы и идёт за бельём, что-то бормоча.

Бельевая верёвка, натянутая между двумя яблонями, раскачивается над обрывом туда-сюда. Внезапно поднявшийся ветер пытается сорвать простыню. Пока Великанша возится с бельём, я возвращаюсь в дом, но прежде чем бежать наверх, проверяю ведро с мусором – всё-таки выбросила! В пакете куча аптечных бутыльков. Я нахожу один почти полный и в четыре скачка преодолеваю лестницу.

Мама прерывисто дышит в подушку.

– Мам, вот лекарство, она чуть не выбросила!

Мама поднимает голову и быстро вытирает глаза тыльной стороной ладони.

– Мам, ты не плачь, папа скоро вернётся! Вот, положи куда-нибудь, чтобы она не нашла.

Услышав про папу, мама встряхивает головой, снова прячет глаза в подушку и вздрагивает плечами. Тогда я сама ставлю лекарство под кровать. Если что, маме нужно просто запустить туда руку.

– Вот, я тут поставила. Мам, ну не плачь.

Я глажу её светлые волосы. Раньше они были пышные и кудрявые, как соломенное облако, а теперь опали, прижались к вискам и затылку, и стали как будто масляные.

Мама всхлипывает и глубоко дышит, чтобы остановить слёзы. Она поворачивается ко мне, берёт за руку и чуть-чуть сжимает.

– Ох, Ксенчик, маленький мой… Всё хорошо, я просто из-за бабушки немного расстроилась. Ты не переживай, ладно? Мы с ней скоро помиримся.

Я залезаю на кровать, и мы лежим в обнимку. Мама постепенно засыпает, и я стараюсь дышать точно так же, как она, редко и глубоко. Иногда приходится задерживать дыхание, дожидаясь, пока она вдохнёт.

Приоткрывается дверь, и я чувствую спиной, как Великанша наблюдает за нами, от её острого взгляда затылок покалывает. С минуту она стоит на пороге, а потом уходит.

Я лежу и проговариваю про себя, чтобы ничего не забыть: еда, тёплая куртка, кроссовки, крепкая палка. Надо найти папу. Выступаем, как только туман сойдёт.

– Это корабельные сосны. Папа говорит, что раньше из них строили корабли, – объясняю я, пока мы поднимаемся по склону, но Мальчик слушает не меня, а лесные шорохи.

Мы уже добрались до середины Сосновой горы и идём под самыми высокими соснами. Они стоят по стойке «смирно», как солдаты в оранжево-красных мундирах, и только где-то там, под самым куполом неба покачиваются их тёмно-зелёные макушки. Всякий раз, когда с такой верхотуры падает шишка, Мальчик замирает в присесте и беспокойно озирается по сторонам. Вот я и развлекаю его разговорами, чтобы не трусил.

– А дальше будет ельник, там есть очень редкие ели – голубые.

Раньше я не была в ельнике, но дорогу примерно знаю. Мне всегда хотелось увидеть голубые ели поближе. Подниматься непросто, и я дышу полной грудью, как научил папа – вдох через нос, выдох через рот. Пахнет хвоей, смолой и деревом. Наверное, так же пахнет в каюте корабля, сколоченного из этих сосен. Плывешь ты по волнам, а как будто в горах гуляешь… А может, сосны пропитываются морем и забывают родной лесной запах.

Идти под соснами скучновато, под ними ничего не растёт, и разглядывать нечего, только чёрные шишки и сухие порыжевшие иголки, длинные и острые, которыми гора усыпана от подножия до макушки. Издалека она кажется марсианкой. Как будто её выдернули из какой-то другой земли и поставили тут. Все горы в округе зелёные, она одна рыжая.

– На вершине Снежной горы стоит маленькая китайская деревня, – продолжаю я, отдышавшись. – Такая же, как наша Сосновка, только там все ходят на лыжах или ездят верхом на снежных барсах. И домá у них немного другие, вот с такими изогнутыми крышами. Везде висят красные китайские фонарики. Это специально, чтобы было видно издалека, так что не пропустим. Папа полетел туда на самолёте, но нам придётся пешком. Великанша меня не отпустит одну на самолёте. В общем, спросим там про папу, они его наверняка вспомнят. Ну, то есть не спросим, а фотографию покажем, я по-китайски не умею спрашивать, но можно объясняться жестами или на снегу рисовать.

Сухие иголки хрустят под кроссовками и походными палками. Из-за большого облака выныривает солнце, и целую минуту (или даже чуть больше) оранжевая гора похожа на тигра – солнечная полоска, тень от сосны, и опять солнечная, и снова тень.

По стволу бежит рыжая белка.

– Смотри! – показываю я.

Белка замирает от моего голоса и сливается с корой. Мы приглядываемся друг к другу, а потом она вспоминает о своих делах и бежит дальше, к шишкам, на самую макушку. Такого леса даже Мальчик не боится.

Солнце скрывается. Сегодня облаков много, и летят они очень быстро, как будто их подгоняет невидимый пастух, и совсем не дают солнцу смотреть, как мы покоряем Сосновую гору. Но когда солнцу всё-таки удаётся выглянуть, оно тут же отыскивает нас своим ярким глазом и гладит по голове тёплым лучом.

Вот только рюкзаки с едой и водой тянут плечи назад, и в особенно крутых местах кажется, что вот-вот опрокинешься. Приходится низко пригибаться к земле, так что можно зачерпнуть рукой сосновые иголки. Тут главное не оборачиваться и не смотреть вниз – голова закружится. Но Мальчик не может удержаться и всё-таки поглядывает. Он, конечно, пугливый, но и любопытный тоже. Сама не знаю, как он такой получился.

Вершину горы стережёт одинокий, похожий на гигантское яйцо валун. Мы растопыриваем пальцы и прикладываем ладони к его выпяченному животу, здороваемся. Валун шершавый и тёплый, солнце его нагрело. Хорошее он выбрал место для привала, этот великан. Прямо смотровая площадка, всё видно – берёзовую рощу, зелёные предгорья, Сосновку, опасливо заглядывающую в ущелье, смог, который всегда висит над городом, и торчащую из этого смога телебашню.

Над соснами раздаётся протяжный соколиный клёкот. Я узнаю эту высокую ноту. Это сапсан, он один так умеет, папа мне говорил. Кажется, что в этот момент и горы, и реки, и животные, и посёлки, – всё внизу замолкает и следит за далёкими крыльями, которые несут какую-то важную весть. Белки замирают на стволах, сосны перестают покачиваться на ветру и стоят, вытянувшись по струнке. Даже каменный великан приподнимает тяжёлый подбородок с груди, чтобы увидеть сокола.

Сокол кружит над Сосновой горой и, прежде чем устремиться вдаль, ещё несколько раз берёт эту высокую ноту, и я понимаю: так вот за кем все в горах растут и тянутся, тоже хотят быть, как он.

Когда сокол скрывается из виду, мы обходим валун и садимся в тени. Тропинка, которую я себе наметила, ухает вниз и тут же взбирается на следующую гору, Еловую. Здесь мы отдохнём, съедим по куску чёрного хлеба с сыром и отправимся дальше. Отсюда кажется, что Снежная гора совсем близко. Закроешь один глаз, и можно подержать её за кончик двумя пальцами.