Послышался скрип душекожи; Мика догадался: Фракия надела капюшон.

– Не могу.

– Выпей ликёра, – сказал Мика. – Поможет уснуть.

Фракия с сомнением взглянула на протянутую ей рюмку, но через мгновение взяла её, в два глотка выпила обжигающую жидкость и поставила рюмку в сторону.

Мика почувствовал, как его тело отяжелело, а в голове всё поплыло. Нерешительным движением он взял Фракию за руку. Она её не отдёрнула. Мика потянулся к ней другой рукой и осторожно привлёк к себе – и вдруг она обняла его так крепко, что ему показалось, будто его сердце вот-вот взорвётся.

– Сейчас я погашу свет, – объявил Илай из соседней комнаты.

Мика лёг рядом с Фракией, натянул на них обоих одеяло и обвил руками её стройное тело. Илай потушил лампу, и зимнее укрытие погрузилось в непроглядную тьму.

– Фракия? – прошептал Мика.

– Мика, – отозвалась девушка и повернулась; Мика почувствовал тёплый пряный аромат её дыхания. – Мика.

Она стянула с себя шелковистую душекожу, протянула руки и принялась расстёгивать рубашку Мики. Наконец они остались лежать обнажённые, кожа к коже.

– Мика. Мика…

Потом Мика лежал на спине, ощущая в груди боль, глубокую, сильную и неодолимую. Фракия была так близко, и всё же, казалось, с каждым днём она все больше отдаляется от него. Одной рукой он нежно обнял её за плечи, погладил по щеке большим пальцем, а другую руку положил ей на грудь, чтобы чувствовать, как бьётся её сердце.

– Тебе не нужно родокопьё, Фракия. У тебя есть я, – сказал он с нежностью. – Я буду защищать тебя, – он помолчал, – всегда.

Девушка-змеерод не ответила. Дыхание её было спокойным и ровным – она спала. Вскоре уснул и Мика.

В это время у них над головами крошечный мандрозмей, выбиваясь из сил, взмахнул крыльями и рухнул на пол клетки. Тихий чирикающий звук застрял в глубине его горла: он задохнулся, тщетно пытаясь втянуть хоть немного свежего воздуха из отверстия в камне, и умер.

Тихонько крякнув, тот, кто призывает зиму, снял с плеч тяжёлый рюкзак и поставил его на землю. Рюкзак утонул в рыхлом снегу. Тот, кто призывает зиму, развязал его, запустил внутрь руку в перчатке и стал ощупывать содержимое.

Сдвинул фляги кровавого мёда, завернутое в бумагу мясо; ножи, удавки, обрезки верёвки и другие нужные инструменты. Щипцы для вырывания языков, ложки для выскабливания глаз, ножницы для костей, тиски для печени…

Наконец пальцы его сомкнулись, ухватив пару снегоступов, – он нашёл то, что искал. Тот, кто призывает зиму, вытащил их из рюкзака, и снегоступы – шлёп, шлёп – один за другим упали на землю. От взметнувшегося вихря снежинок у него даже дыхание перехватило.

Внешние рамы и распорки широких овальных снегоступов были сделаны из рёбер змеев, между ними была натянута переплетённая кишечная нить. С трудом поднимая ноги из глубокого снега, тот, кто призывает зиму, хорошенько прикрепил свои тяжёлые ботинки к снегоступам.

Он сделал пару шагов, пробуя снежный наст. Снегоступы скользили по поверхности, но не проваливались, и тот, кто призывает зиму, одобрительно хмыкнул. Расправив плечи, он взгромоздил на спину тяжёлый рюкзак и продолжил путь.

Снег валил без остановки уже давно. Три ночи, не меньше, плюс короткие дневные часы между ними. Гонимые ветром хлопья падали, оседали, накапливались и замерзали, наст слой за слоем всё утолщался. А снегопад даже не думал прекращаться.

Он приглушал запах (своими землистыми нотками), по которому двигался тот, кто призывает зиму, но не поглощал его полностью. Нюх у того был слишком хорош. В любой момент пути он мог учуять даже самый слабый запах своей добычи, и кусок тряпки не давал ему сбиться с пути.

Цель уже близко, он знал это точно. Совсем близко. Тот, кто призывает зиму, встал на колени, наклонился, опираясь огромными ладонями на снежный наст, и потянул носом воздух.

Эти были умнее многих. Они очень старательно замаскировали свой дымоход и вывели его так далеко от укрытия, как только было возможно. И свои отходы они выносили и прятали так, чтобы ничто не указывало на их присутствие. И всё же недоглядели: всего одна капля содержимого мусорного ведра выдала их – крошечная капля под коркой снега, которую не заметил бы любой другой с менее обострёнными чувствами, чем у того, кто призывает зиму.

Выпрямившись, он отцепил кирку, привязанную сбоку к его рюкзаку, и обеими руками сжал резную ручку из бука. Был ещё день, ну или то время суток, которое можно было так назвать. Змеиный жир, которым был смазан острый металлический брусок, поблёскивал в тусклом желтовато-сером свете. Наклонившись, тот, кто призывает зиму, раскидал свежий снег и принялся стучать по заледеневшему слою внизу. Его дыхание учащалось, и чем глубже он копал, тем выше становилась куча снега позади него. Иногда с холма вдруг срывался замёрзший ком; он скатывался вниз, собирая по пути снег, и, разрастаясь, оставлял на склоне примятую дорожку.

Тот, кто призывает зиму, остановился. Прижал к лицу тряпку и вдохнул. Затем понюхал яму в сугробе. Экскременты. Он учуял их. Это экскременты тех, кого он ищет.

Из-под костяной маски вырвался влажный фыркающий звук. Из прорези для рта повалили клубы морозного дыхания.

Тот, кто призывает зиму, смеялся.

– Просыпайся…

Приглушённый голос будто бы доносился из какой-то глубокой пещеры или колодца. Мика слушал, как он то грохочет, то стихает; потом тяжесть опять навалилась, будто прижимая его к земле, пока он не врос в скалу; было темно, и всё вокруг пульсировало чётко и мерно.

– Просыпайся же…

Мика дёрнулся. Тусклый красноватый свет проникал ему под веки. Мика попытался поднять их, но не смог; от усилий в голове застучало.

Темнота сгущалась, уплотнялась и сковывала тело. Она давила на него, однако в ней было тепло и не сказать, что неприятно. Ему хотелось там остаться…

– Просыпайся… Мика…

Снова появился красный свет; что-то тянуло его за руку, тормошило и трясло.

– Мика!

Он открыл глаза. Свет лампы, жёлтый и яркий, мерцал прямо у него перед носом.

– Мика, скорее. Вставай.

– Илай? – Мика еле шевелил губами: во рту было вязкое ощущение, будто его набили мокрыми перьями. – Илай, что случилось? – спросил он, разглядев обеспокоенное лицо скалолаза.

– Вставай, Мика. Сейчас же! – Скалолаз повернулся к девушке-змеероду, лежавшей на матрасе возле Мики, и принялся трясти её за плечи. – Фракия, просыпайся…

Мика приподнялся на локтях, совершенно разбитый. Его тело отяжелело и ныло, а в голове всё смешалось в одну сплошную кашу. Он повернулся к Фракии. Она лежала обнажённая под стёганым одеялом и была так красива. Стройная, бледная…