Моренц сидел на открытой террасе кафе и из высокого бокала потягивал бочковое пиво. Он расслабил узел галстука, а пиджак повесил на спинку стула. Никто не удостаивал его даже беглым взглядом. Он сменил свой теплый твидовый пиджак на легкий полосатый костюм, который казался еще более бесформенным. Он сгорбился над бокалом и изредка ворошил рукой густые седые волосы, превратив их в совсем беспорядочную копну. Моренц относился к числу тех, кого мало интересует собственная внешность, иначе он мог бы причесаться, более тщательно побриться, воспользоваться приличным одеколоном (в конце концов он жил в городе, где его изобрели) и купить себе хорошо пошитый, модный костюм. Он мог бы давно выбросить сорочку со слегка обтрепавшимися манжетами и распрямить плечи. Тогда он приобрел бы вид солидного чиновника. Но ему было наплевать, на кого он похож.

Впрочем, у Моренца тоже была мечта. Когда-то была, очень давно. И эта мечта так и не осуществилась. Пятидесятидвухлетний Моренц, женатый человек, отец двоих взрослых детей, мрачно смотрел на прохожих. Разве он мог знать, что страдал психическим расстройством, которое немцы называют Turschlusspanik. В других языках трудно подобрать точный эквивалент этого слова, оно значит – «страх перед закрывающимися дверями».

Бруно Моренц, этот на вид крупный, общительный мужчина, который добросовестно выполнял свои обязанности, в конце каждого месяца получал скромную зарплату и каждый вечер возвращался к своей семье, в глубине души был глубоко несчастным человеком.

Его тяготил давнишний брак, в котором никогда не было и намека на любовь, с Ирмтраут – фантастически тупой и грубой женщиной с фигурой, как огромная картофелина. С годами Ирмтраут даже перестала жаловаться на то, что он приносит домой слишком мало денег и не способен добиться повышения по службе. О его работе она знала лишь, что он служит в одном из правительственных учреждений, остальное ее не интересовало. Если Моренц ходил в мешковатом костюме и сорочке с обтрепанными манжетами, то отчасти причиной тому была Ирмтраут, которая давно перестала следить за его одеждой. В их небольшой квартире на безликой улице района Порц она более или менее поддерживала чистоту и порядок, и каждый вечер через десять минут после прихода мужа подавала ужин. Если Моренц задерживался, ему приходилось довольствоваться остывшим блюдом.

Их дочь Ута оставила родителей, едва успев закончить школу, связалась с какими-то деятелями крайне левого толка (из-за политических взглядов дочери Моренца проверяли на благонадежность в собственном отделении) и теперь жила где-то в Дюссельдорфе с разными бренчащими на гитарах хиппи – Бруно никогда не мог узнать, с кем именно, – в самовольно занятом ими доме. Их сын Лутц пока еще жил дома и сутками, как приклеенный, сидел у телевизора – этот прыщеватый юнец заваливал все экзамены и возненавидел образование, которому все взрослые почему-то придавали такое большое значение. В знак протеста против несправедливости в обществе он перешел на прически и одежду в стиле панков, но у него и мысли не появлялось о том, чтобы согласиться на какую-нибудь работу, которую это общество готово было ему предложить.

Бруно пытался делать все, что было в его силах; во всяком случае, он сам верил в это. Он работал добросовестно, аккуратно платил налоги; все, что у него было, отдавал семье и почти не тратил денег и времени на развлечения. Через три года, ровно через тридцать шесть месяцев, его проводят на пенсию. В кёльнском отделении будет небольшая вечеринка, Ауст произнесет речь, все поднимут бокалы с искрящимся вином – а потом он уйдет. Куда? У него будет не только пенсия, но и сбережения, полученные на «второй» работе; эти сбережения в тайне ото всех он хранил на нескольких мелких и средних счетах, размещенных по всей Германии под вымышленными именами. Там наберется достаточно денег, больше, чем кто-либо мог подумать или заподозрить; достаточно, чтобы купить скромный домик и заняться тем, что было ему действительно по душе.

За общительной, дружелюбной улыбкой Бруно Моренца пряталась очень скрытная натура. Он никогда не рассказывал ни Аусту, ни кому-либо другому из коллег о своей «второй работе» – это было строго запрещено и грозило немедленным увольнением. Что же касается Ирмтраут, то ей Бруно никогда не говорил ни слова ни о какой работе вообще, а тем более о своих тайных сбережениях.

Бруно Моренц хотел свободы, и в этом была его главная проблема. Он хотел начать жизнь сначала и теперь вдруг, будто по наитию свыше, понял, что для этого нужно сделать. Дело в том, что Бруно Моренц, который давно уже был немолод, влюбился. Влюбился горячо, безумно. Удивительно, но его Рената, потрясающе красивая молодая Рената, отвечала ему не менее пылкой любовью.

В этот ранний летний вечер, в этом кафе Бруно наконец принял решение. Он все ей объяснит. Он скажет, что решил оставить Ирмтраут, разумеется, хорошо ее обеспечив, бросить работу, уйти на пенсию раньше срока и вместе начать новую жизнь в новом доме мечты, который они купят где-нибудь в его родных местах, на берегу Северного моря.

Настоящая же проблема Бруно Моренца, которой он не замечал, заключалась в том, что он был в глубоком кризисе, который нередко переживают люди среднего возраста. Но он этого не понимал, а поскольку к тому же был профессиональным обманщиком, то и никто другой тоже ничего не замечал.

Двадцатишестилетняя брюнетка Рената Хаймендорф была довольно высокой (почти метр семьдесят) и стройной. В восемнадцать лет она стала любовницей и забавой богатого бизнесмена, который был в три раза старше ее. Эта связь продолжалась пять лет. Потом бизнесмен скоропостижно скончался от сердечного приступа, чему, вероятно, способствовало чревоугодие, злоупотребление спиртными напитками, сигарами и Ренатой. В своем завещании он опрометчиво забыл упомянуть Ренату, а мстительная вдова не изъявила желания исправить ошибку.

Зато девушке удалось основательно почистить их роскошно обставленное любовное гнездышко. Продав мебель, ювелирные украшения и безделушки, которые бизнесмен дарил ей на протяжении пяти лет, Рената выручила кругленькую сумму.

Впрочем, этих денег все равно не хватало, чтобы жить на проценты, чтобы позволить себе продолжать ту же жизнь, к которой Рената привыкла и которую не собиралась менять на заботы и мизерную зарплату секретарши. Она решила заняться делом. В то время Рената в совершенстве овладела лишь искусством возбуждать чувства в ожиревшем, преждевременно одряхлевшем мужчине средних лет, поэтому в бизнесе для нее была открыта только одна дорога.

Она сняла на длительный срок квартиру в тихом, степенном и респектабельном Ханвальде, зеленом пригороде Кёльна. Здесь строили дома только из хорошего кирпича или камня, изредка их делили на квартиры, которые сдавали в аренду. В одном из таких домов жила и работала Рената Хаймендорф. Это было четырехэтажное каменное здание, каждый этаж которого занимала одна квартира. Рената сняла второй этаж. Переехав, она прежде всего занялась перепланировкой квартиры.

Квартира состояла из гостиной, кухни, ванной, двух спален, передней и коридора. Гостиная располагалась слева от передней, рядом с кухней. Дальше, по левую сторону коридора, который поворачивал направо, были первая спальня и ванная комната. Коридор упирался во вторую, большую спальню, так что ванная оказывалась между двумя спальнями. Рядом с дверью во вторую спальню, слева от нее, в стену был встроен огромный шкаф двухметровой ширины, ради которого пришлось пожертвовать частью ванной.