Никита колдуном не был. Он был мужиком. Этот тонкий, светлокожий, с острым плотным профилем молодой человек был мужиком. Он зарабатывал уже в четырнадцать, мог вполне обходиться своими деньгами. Но в него фатально влюблялись. И он тонул в этой фатальной влюбленности, как в сточных водах. Соединить себя с Лялей – значило выйти за пределы своей собственной миловидности. Однако женщины хотели видеть Никиту милым. Мужик был не нужен. Никита сам любил быть милым и наконец сдался. Под роковое Лялино:

– Ты не мужик. У тебя крыши нет нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах.

Ляля сказала это и мне, о Никите. Мы, вместе с парой странных торчовых персонажей, ехали на троллейбусе. Покупать недостающие ингредиенты. Но у меня все нужное было. Никто не знал, потому что везла это нужное Никите. У Ляли тоже все было. Знала об этом и догадывалась, что Ляля хочет вмазаться в приятной компании и не делиться. Для нее – была приятной компанией.

Доехав до нужного места, где спросонья выступили идиллические квадраты дворов, разделились на группы. Мальчики пошли в нужную квартиру. А мы с Лялей остались на детской площадке. Самое место для употребления.

Ляля завела разговор первой. Согласилась на ее предложение употребить вдвоем. Глаз у нее инфракрасный на наркоту, известно и без Никиты. Но мне было интересно, как она меня разведет. Все остальное на данный момент не волновало, так как Никита уже навсегда потерян.

Пока шли на восьмой этаж двенадцатиэтажного дома, преодолев воровским волшебством код подъезда, перебросились парой слов. Ни коварства, ни особенной хитрости со стороны Ляли. Только тепло и уважение. От человека, поставившего на себе крест цинизма и меркантильности.

Не была для Ляли человеком ее круга, так что смертельные отношения сеструх были невозможны. Оказалось, Ляля бережна и нагловата, даже в мелочах. Ни одного нетерпеливого вопроса, но получает все, что ей нужно.

Два шприца сакраментальной жидкости она изготовила в момент ока. Поставила меня так, что и не почувствовала укола. Раствор оказался убойным. В таких случаях часть жизни, в которой нет опиума, ясна и проста. А опиум действует сам по себе, трудно описать – как. Может быть, это единственный глубокий отдых.

– Вот, для Ника, – сказала Ляля, протянув мне третий шприц, который она приготовила, пока мое существо окуналось в маковое небытие. – Ты же увидишь его сегодня?

Да, мы договорились увидеться. Передавая этот шприц, Ляля передавала знак о расставании. Мне стало довольно сильно не по себе. Нет, меня не тряхнуло. Просто не переношу ни наркотики, ни алкоголь.

– Сейчас и поезжай. А то придется объяснять, почему мы удолбаны.

Ляля довела меня до троллейбусной остановки. На остановке стоял ларечек. Возле ларечка оказался хорошо одетый мужичок, намеревавшийся купить коробку конфет. Среди дешевых шоколадок была «Йес!». Ляля внезапно захотела шоколада. Что именно она сказала мужичку, не знаю, но что-то очень милое. И даже победно помахала полученной шоколадкой, благодаря мужичка.

Из окна троллейбуса разглядела наконец ее платье. Очень важен вид одежды именно издалека, с расстояния, в движении. Бежевое, в мелкий розовый цветок, шифоновое платье на подкладке телесного цвета. Настолько пошлое, что кажется изящным. Одно другому не мешает.

– Да у тебя глазки в точку! – улыбнулся Никита.

У него обнаружилось три человека, желавшие развести на корабль травы. Деньги были у меня. Сто двадцать рублей. Опиум передала Никите тайком, на кухне. И все мы поехали за травой. Отдали деньги, ждали полчаса. Нас кинули.

Три чувака тоже исчезли. Денег особенно жалко не было. Парни либо раскумарились, либо купили выпить. В любом случае – речь о насущном.

Вечером к Никите пришли другие люди, местная автомобильная шпана. Они принесли траву и граммы и начали готовить опиум. Затем все стали его принимать. К полуночи поняла, что мне мало.

– А между прочим, тебя нехило раскумарили, – заметил Никита.

Лучше считать, что это было проявление заботы, а не торчовое жлобство. Хотя и не без этого. Вторую порцию мне не дали.

Когда, ближе к утру, компания разошлась, Никита стал укладывать меня спать. И вдруг засмеялся, так легко и хорошо, как еще не видела. Даже когда был жив Колтун, Никита так не смеялся. Затем стал вдруг печальным. И тоже – как чисто, как хорошо, как нежно.

– Знаешь, а эти ребята с автостанции напомнили мне «Велвит Андеграунд». Шестидесятые! Но зачем думаю о них?

– Если думаешь – они такие и есть, – ответила ему.

Он снова улыбнулся. Предложил:

– А давай займемся йогой.

«Нет, я христианка», – ответилось во мне.

В родительской квартире меня ждали буддисты, он и она, Саша и Гарри. Их впустила мама, ибо они сказали, что позволила им приехать. Видела их впервые. С Сашей говорила по телефону, а мой телефон дала ей Мартышка. Мартышке в отношении людей доверяла, и мне пока везло. Гарри вскоре уехал на переговоры о поставках товаров. Саша осталась для переговоров с магазином, так что пришлось увезти ее в дедову квартиру. Родители могли бы согласиться оставить ее, но не стала испытывать их терпение. Деда дома не будет до осени.

Тем временем Ляля перестала звонить Никите. Знала об этом, хотела его видеть чаще, но дозвониться не могла. Приезжала, закончив торговлю газетами, сидела на солнцепеке напротив его окон и ждала. Смотрела и ждала, ждала и смотрела на окна.

Через неделю после расставания Ляли и Никиты Саша встретила меня в электричке, чтобы помочь купить продукты и донести их до дома. Пачка газет в тот день разошлась очень быстро. Было около трех часов дня. В запасе было еще штук тридцать газет с телепрограммой на нынешнюю неделю. Продала их по хорошей цене. На Северянине мне внезапно стало плохо. Это был странный обморок, когда звук сначала накатывает, а потом уходит совсем. Смутно помню, что лежала в проходе между рядов. В себя пришла, когда Саша в очередной раз брызнула газированной водой в лицо.

Как оказалось, сразу после моего падения Саша забила тревогу. Поднять меня она одна бы не смогла. Или, если бы захотела, это было бы трудно.

– Помогите человеку! Это же золотой, алмазный человек! – восклицала Саша. На зов пришли два мужика и положили меня на сиденье. То, что это было именно так, узнала из рассказа женщины, которая оказалась напротив нас, когда уже смогла сесть.

– Как же она вас любит и уважает! – заметила с чувством женщина. Лицо мое смотрело без всякого уважения, сумрачными глазами, а голова ничего не думала. Во мне не было даже благодарности. Знала только, что «золотой» относится к Саше.

– Тебе нужно найти другую работу, – сказала Саша, наливая тарелку недосоленных щей. Соли она почти не употребляла.

Капуста, морковь и баклажан были порезаны красиво: длинно и мелко. Жареный лук, вызывающий у меня стремительный поджелудочный ужас, оказался нежирным и приятным. Но самое главное – Саша умела кормить. Меня никогда так не кормили. Она вводила в любовь, а не предлагала пищу. Пока Саша что-то говорила о кашах и супах, голова моя думала. Лучше бы она этого не делала.