— Вах! — восклицает он и интересуется, что это мы тут делаем.

— Инвестируем Мышь! — отвечает Мурка.

Но Джигит не понимает таких сложносочиненных слов. Он задумывается и хмурит соболью бровь.

— Господи, ну что тут непонятного! — раздражается Мурка. — Продадим тандыр, получим деньги, Мышь в Италию поедет.

И тут Джигит делает невероятное. Он подскакивает как мячик, запрыгивает в тандыр, растопыривает руки и упирается ими в стенки. Тандыр ему как раз по размеру. Выковырять его оттуда не представляется никакой возможности.

— Нэ дам! — говорит он. — Мама падарыл!

Это сильный аргумент. Против мамы не попрешь. Мы растерянно смотрим на Джигита, который сидит в тандыре и, кажется, вообще не планирует выбираться наружу. И тут Мышь тоже делает невероятное. Она подскакивает к Джигиту, срывает с него папаху и кидает в сторону — как собачонке. Такой смелости мы от нее не ожидали. С диким воем Джигит бросается за своей папахой. Мы беремся за тандыр и кантуем его к выходу. Но тут на пороге снова появляется Джигит. В папахе.

— Парашу! Нэ нада! — говорит он плачущим голосом и умоляюще складывает руки. — Я сам! Дэнги сам дастаю!

— Что «сам»! Какие деньги! Да ты за последние десять лет копейки не заработал! — в три голоса кричим мы, наступая на Джигита.

— Я сам! — шепчет затравленный Джигит, и по его небритой щеке ползет скупая мужская слеза, похожая на прозрачную муху.

Мышка бросается к нему и кулачками отирает слезы.

— Он сам, он сам, — бормочет она. — Не плачь, маленький!

— Как надоели, — говорит Мурка и даже сплевывает от отвращения. — Как надоели эти телячьи нежности! Короче, так. Уезжаю домой. Через три недели вернусь. Чтобы деньги были!

И они были.

Главный продукт жизнедеятельности нашего Джигита — детские рассказики пионерской тематики. На этих рассказиках в период прощального цветения советской власти он вполз в Союз писателей и даже получил квартиру. Он печатал их в «Пионерской правде», «Костре», «Пионере», «Юном натуралисте», «Юном следопыте», «Юном технике» и «Юном киномеханике». Только в «Юный зоотехник» их не брали, что очень огорчало автора.

Потом советская власть неожиданно кончилась, и вместе с ней кончился спрос на рассказики Джигита. Он бороздил моря и океаны российской словесности, но никуда не мог приткнуться. Видимо, ему требовался необитаемый остров, куда доселе не ступала нога ни писателя, ни читателя. С тех пор он выступает в жэках с лекциями о вреде курения и обдумывает крупную форму. И даже придумал пару-тройку сюжетов для будущего романа. Первый — о том, как один русский офицер украл девушку из горного аула, потом она ему надоела, он решил ее бросить, а девушка взяла и умерла. Этот сюжет он рассказал Мышке и с большим удивлением узнал, что Михаил Юрьевич Лермонтов уже использовал его в повести «Бэла». Второй сюжет был о том, как один русский офицер попал в плен в горный аул и его спасла прекрасная черкешенка. Этот сюжет он рассказал Мурке и с неослабным интересом выслушал информацию о том, что Александр Сергеевич Пушкин уже использовал его в поэме «Кавказский пленник». Третий сюжет был о том, как один полевой командир предал другого полевого командира и переметнулся к русским, однако русские ему быстро надоели, и он ушел обратно в горы, где и погиб геройской смертью. Этот сюжет Джигит рассказал мне. «Пагыб как гордый нэсгыбаэмый рэпэйник!» — рыдал Джигит. После чего с нескрываемым изумлением обнаружил, что и этот его замысел был использован — Львом Николаевичем Толстым в повести «Хаджи-Мурат». И репейник там тоже фигурировал.

В общем, с романом не складывалось, а деньги между тем требовались незамедлительно. И тогда Джигит пошел на хитрость. Он написал рецензию на несуществующий роман под псевдонимом Береттов. То есть он-то хотел взять псевдоним «Беретов», от слова «берет», но по-русски изъяснялся не очень, а писал и того хуже, вот и получился Береттов. И в редакции решили, что псевдоним произошел от слова «беретта», и расценили его как угрозу со стороны неизвестных криминальных структур. И рецензию напечатали. Тогда Джигит послал свою рецензию в другую редакцию под псевдонимом Папахов, что ему было близко. И там решили, что имеется в виду какой-то криминальный пахан в папахе, и тоже сильно испугались. И рецензию тоже напечатали. Таким образом он напечатал свою рецензию 221 раз в 221 издании. И за все получил гонорар. Эти деньги он перевел в твердую валюту и торжественно вручил Мышке в обмен на письменное обязательство, заверенное нотариусом, не трогать тандыр.

А рецензия была изумительная. Мы зачитывались. Вот ее первые строки: «Этот малэнкий кампактный раман напысан с настаяшчим балшим ширакофарматным чуйством и трагыческим выдэниэм кровной дружбы двух братских вооюшчих народов. Тыраж нэ имээт значэния! Настаяшчий лытэратур в тыраж нэ выходыт!» Прекрасно, правда? Только циничная Мурка выступила.

— Ну, ладно «малэнкий», — сказала она. — Это я понимаю, это национальный колорит. Но почему «настаяшчий»? Что он имел в виду?

Но тут Мышка встала на защиту Джигита и ответила, что Джигит пишет, как говорит, и поэтому гораздо ближе к природе, чем Мурка с ее дедушкой-академиком и врожденной грамотностью.

— Естественней надо быть, естественней! — напутствовала Мышка Мурку.

Мы едем в Италию! Мы едем в Италию! Ура! Ура! Ура!

Уже собраны вещи. Накануне отъезда я быстренько покидала в чемодан несколько маечек, два свитера, джинсы, фен и зубную щетку. Мурка протерла окуляры бинокля, прогнала туда-сюда кассету на диктофоне и попыталась разжечь спиртовку, после чего пришлось отказаться от ужина и весь вечер полотенцами выгонять на улицу клубы дыма.

Мышка собиралась более основательно. Она взяла с собой:

— четыре полотенца (одно банное, одно для лица, одно для рук, одно для ног, и сколько мы ее ни убеждали, что в гостинице полотенца меняют каждый день, она не поверила),

— пять упаковок лейкопластырей,

— запасную зубную щетку на случай, если предыдущая скоропостижно облысеет,

— резиновые сапоги на случай наводнения в Венеции,

— кипятильник,

— 21 пакетик с сухим супом — по три на каждый день,

— ночную рубашку без рукавов,

— ночную рубашку с рукавами,

— ночную рубашку из хлопка,

— ночную рубашку из байки,

— пижаму из фланели,

— упаковку «берушей»,

— баночку вазелина на всякий случай,

— восемь упаковок ваты и десять шприцов,

— палку копченой колбасы,

— ночную косынку в мелкий цветочек, доставшуюся ей от бабушки, которую она надевает на ночь вместо сеточки для волос, чтобы утром не очень кудрявиться,

— три чашки,