поблагодарит за то, что она, привлекательная женщина, украсила их компанию. А что потом?

Майя будто подслушала его мысли:

— Вы опять что-то анализируете, на что-то ищете ответ? Жена от вас не дала деру?

— Пока что нет, — смутился Григорий. — Как дальше будет, не знаю.

— Вы всегда копаетесь в себе? Не надоело?

— Мне за это зарплату выдают, — отшутился Григорий.

— Позвольте поинтересоваться: скоро ли вам пьедестал соорудят?

— Есть в кринке молоко, да голова не лезет.

— Оставим голову в покое. А кринку наклоним.

— Это интересно...

Майя сняла замшевые перчатки, взяла Григория за руку:

— У вас нет перчаток?

— Лежат в кармане. Никогда не ношу. Знаете, я иногда люблю посидеть возле воды. И летом и зимой. Тишина... Хорошо думается... Закоченеешь над прорубью, а руки горячие... Глядишь на омертвевший заснеженный лед, на круглую лунку... Плещется, бьется вода... Как сердце... Черт с ней, с рыбой!.. Намучишься, устанешь хуже собаки. Зато как работается потом!

— Парадоксально! Вас бодрят и согревают лишь холодные снега и лед?

— Вы неправильно меня поняли. Не ожидал.

Майя еле уловимым пожатием пальцев заставила Григория остановиться. Прищурившись, посмотрела на него.

— Пойдемте, Григорий... — оборвала себя на полуслове, немного помолчала и решительно добавила: — Посмотрим на кринку с молоком! Согласны?

4

На третий этаж старого, построенного еще в двадцатые годы дома не доносились ни рев машин, ни грохот и звонки трамваев, ни голоса запоздавших прохожих. Толщина стен нерушимо стояла на защите уюта и покоя. Из окон хорошо была видна залитая светом фонарей площадь Рынок.

Над бывшей Ратушей — в ней теперь помещался горсовет — взметнулась ввысь высокая пирамида башни с сияющим шаром на острие. Внизу шар опирался на флагшток, над которым трепетал, развевался красный с голубой полосою флаг. Немного ниже белел на крыше ряд дымовых труб. На стенах, будто на блестящих весенних льдинах, поблескивали проталины окон.

Григорий задержал взгляд на львах, поддерживавших лапами покатые глыбы с выбитым на них городским гербом — кирпичная башня на воинском щите. Его стал точить червячок сомнения. Зачем согласился, зачем поднялся сюда по скрипучим деревянным ступенькам? Чего ждет от этого посещения, ненужного и, наверное, тягостного для обоих? Правда, его пригласили. А если это приглашение просто дань вежливости?

Майя исчезла внутри своего лабиринта. Ее квартира состояла из многочисленных закутков, каморок, углублений и выступов, которые неизвестно каким образом ЖЭК свел к общему знаменателю и назвал двумя комнатами.

Григорий беглым взглядом окинул стеллажи для книг. Среди них поблескивал полированный ореховый круглый столик. К нему сиротливо прижимались стулья с изогнутыми спинками. Платяной шкаф, сервант, цветной телевизор. У стены — письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром. Из другой комнаты выглядывал уголок спинки кровати. Все было расставлено с разумной целесообразностью, скорее по-мужски, чем по-женски.

Но запах парфюмерии, стеклянные статуэтки, безделушки, о предназначении которых трудно было догадаться, несколько репродукций в багетовых рамах свидетельствовали, что это все-таки женское жилище.

Григорий опять повернулся к окну. Снег на площади потемнел. «Выключили половину фонарей, — догадался он. — Зачем переводить электричество на случайных прохожих? И в полумраке найдут дорогу к дому».

— Заскучали?.. — мягко коснулся его слуха шепот Майи.

Она как-то странно оборвала полувопрос, полуутверждение, вкладывая в него одной ей известный смысл. Григорий понял, чего она ждет: хватит ли у него сдержанности и разума понять невысказанное, не развеять его неосторожным или резким движением.

— Ночь... Промежутки между домами... Их почему-то называют улицами и площадями... Чего только не привидится на них! — произнес Григорий и поймал себя на мысли: сказанное выплыло из подсознания — неконтролируемое, необдуманное, будто выхваченное из заблаговременно и предусмотрительно изготовленных моделей программ, пригодное именно для подобного случая, именно для подобного эмоционального настроения. Мозг отобрал нужное, проанализировал, дал команду речевым органам — говори!

— Взгляните, Майя! На фронтонах домов выстроилось лепное воинство. Снегурочка прошла по площади...

— Ледяные мечи... Снежные плащи... — Майя стала рядом, положила пальцы на его запястье. Прижалась плечом к его плечу. — Давай греться, Григорий?.. Не возражаешь, если мы перейдем на «ты»?

— Не возражаю. Мне вот что интересно... Где та кринка, в которую голова не лезет.

— Торопишься... Не надо.

Взяв Григория за руку, Майя повела его, словно ребенка, к столику мимо стеллажей. Коснулась пальцами корешков книг.

— Пыли нет, — заметила почему-то. — Еженедельно просматриваю, обтираю... Когда сидишь в одиночестве, каждый автор становится другом.

— Этот тоже? — взгляд Григория уперся в толстенный том. — Богдан Лепкий, «Мазепа».

— Посвященному и таблицы логарифмов много говорят, — уклонилась от прямого ответа Майя.

— Листал я эти логарифмы. — Григорий сел на стул рядом с низеньким столиком, полированная поверхность которого, словно зеркало, отразила его лицо. — Позиция оплевывания своего и вылизывания чужих ботинок... Знаешь, Майя, в наших поднепровских селах есть бранное выражение... С детских лет врезалось в память... Бывало, попаду в какую-нибудь неприятность, мама кричит: «Куда ты полез, мазепа!» Отец возвращается из колхоза, ругается: «Не бригадир, а мазепа какой-то, руки не оттуда выросли!» Бабка Христя, соседка наша, славная женщина, язычок тот еще имела. Жаль, недавно умерла... Любой классик мировой литературы почернел бы от зависти, если бы услышал ее ругань. Изукрашивала словца, как узор на рушнике. И мазепу не обходила. Вот попробуй вставить в бранное выражение хотя бы такое нежное слово, как барвинок. Не сможешь! А бабка Христя могла! «А чтоб тебе, проклятому мазепе, в гробу барвинком ноги переплело...» — говорила она, когда очень гневалась на кого-нибудь.

Сняв с электрической плитки закипевший чайник, Майя засмеялась. Однако Григория не ввел в заблуждение ее беспечный смех. Он уловил в нем отзвук нового настроения, глухой тембр натянутых струн.

— Острячка ваша бабка Христя. И тебе кое-что от нее перепало.

— Как прикажешь понимать? Соглашаться для виду? — Григорий достал из кармана пачку сигарет «Орбита». — Разрешишь?

— Мне тоже... Прикури сам... Пока я буду наливать.

— Хорошо. Начнем с другой стороны... — Григорий щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету, передал Майе.

— Тебе неуютно? — Майя поставила чайник на