Пусть будут десять пушечных залпов и пусть растворятся они ввоздухе, не потревожив слуха, и да будут услышаны девять молчаний, что лежатмежду ними. И станут они сердцебиениями, сотрясающими основы мира. И в этомсредоточье тишины да положат опустевшую кожу, избавившуюся от своей змеи. Истихнут стоны у отмели, призывающие затонувший корабль вернуться в гавань.Заберите лишь кошмарное нечто с его слезами, – ледяными каплями вины,которые подобны огню, прожигающему твое лоно. Не вспоминай о нем, думай овыезженных лошадях, о проклятии Летучего Голландца или, быть может, о строкебезумного поэта Фрамина: «И луковица воскресит нарцисс, когда придет пора».Если ты любила когда-нибудь – постарайся вспомнить это. Если ты предавалакогда-нибудь – обмани себя, что было даровано тебе прощение. Если ты бояласькогда-нибудь – солги на мгновение, что дни те ушли и нет им возврата. Ценоюсебя купи себе ложь и держись за нее, пока есть для этого силы. Обними своегофамильяра, кем бы он ни был, прижми к груди и гладь его, пусть мурлычет.

Обменяй жизнь и смерть на забвение, но свет или тьманастигнут прах твой или твою плоть. Придет утро, а с ним – память…

Огненная Ведьма спит-спит между прошлым и будущим вкафедрально – высоком зале. Насильник из сна исчезает переулками тьмы, и Времябесшумно роняет песчинки в часах вечности, наслаивая историю вокруг событий. Итеперь она улыбается во сне, ибо Янус опять все делает наполовину…

Возвратившись к прошлому, она застывает в его теплом зеленомвзгляде.

Прислушайтесь к этому миру. Он зовется Елке, и его совсем нетрудно услышать: звуки его могут быть смехом, вздохами или довольным сопением.Они могут быть урчанием машин или биением сердец. Они могут быть дыханием толпыили шелестом слов. Они могут быть шорохом шагов, поцелуем, шлепком, плачеммладенца. Музыкой? Да, возможно, и музыкой. Стуком клавиш пишущей машинки –сознания, в черноте ночи целующего бумагу? Возможно. Итак, забудьте пустыезвуки и случайные слова и взгляните на этот мир.

Дайте имя цвету… Красный? Вот берега реки – красные, изеленый поток в них, и пурпурные камни в изумрудной воде. Желтое, серое ичерное – это город вдалеке. Здесь, рядом, по обеим сторонам реки, –палатки. Выбирайте любой цвет – все они тут. Тысячи палаток, разукрашенныефлажками, подобные воздушным шарам, вигвамам и пагодам – как яркие цветы наковре, и люди в них – словно бесконечный танец красок. Три сверкающе-лимонныхмоста перекинуты через реку. Река стремится в кремовое море, где часты приливы,а штормы так редки… Вверх по реке идут прибрежные суденышки и морские корабли,а небесные спускаются прямо на голубое поле. Их пассажиры расхаживают средипалаток. Они всех рас и народов. Они едят и болтают, они развлекаются исмеются, и они носят яркие одежды. Порядок?

Запахи растений здесь душисты, и ветерки приносят их какласковые поцелуи. Но когда эти запахи достигают ярмарки, они едва уловимоменяются. К ним примешивается запах опилок, который не так уж неприятен; изапах пота, который тоже не будет вам слишком неприятен, если этот запах – иваш собственный. Запахи дыма над кострами, запахи пищи и чистый ароматпролитого вина. Вдохните этот мир. Попробуйте на вкус, пейте его и объедайтесьим. …Как этот человек с повязкой на глазу и альпенштоком. Он ходит средиторговцев и девушек, толстый, как евнух, но он отнюдь не евнух. Его правый глаз– огромен и кругл, как серое колесо. Недельная щетина обрамляет его лицо, аодежда давно потеряла всякий цвет. Он идет между палатками, и шаги его тверды.

Он останавливается выпить кружку пива и полюбоваться напетушиный бой.

Он ставит на маленькую птицу, – та разбивает большую впух и прах, – и таким образом оплачивает свое пиво.

Он смотрит шоу лишения девственности, выкуривает сигарету снаркотиком и оставляет в дураках темнокожего человека в белой рубашке, которыйпытается угадать его вес. Потом из ближайшей палатки выныривает коротышка сблизко посаженными глазами, подходит к нему и дергает за рукав.

– Да, – отвечает человек с повязкой, и голос егонеожиданно глубок и силен.

– По вашей одежде, уважаемый, я узнаю в васпроповедника…

– Да, я проповедник – в некотором роде.

– Вот и чудесно. Не хотите ли малость подзаработать?Это совсем недолго.

– Смотря что я должен делать.

– Человек собирается совершить самоубийство и будетпохоронен в этой палатке. Могила уже вырыта и все билеты проданы. Но сейчаспублика начинает беспокоиться. Исполнитель отказывается убивать себя бездолжного религиозного сопровождения, а мы, видите ли, не можем протрезвитьпроповедника.

– Понятно. Это будет стоить вам десятку.

– А за пятерку?

– Тогда ищите себе другого проповедника.

– Хорошо, десятка так десятка! Пойдемте! Они ужехлопают и свистят! Человек с повязкой, прищурившись, входит в палатку.

– Вот проповедник! – выкрикивает зазывала. –Теперь мы приступаем. Как тебя звать, папаша? – Иногда меня называют Мадрак.

Зазывала вздрагивает и застывает с открытым ртом.

– Я… не знал… я…

– Давайте начнем.

– О'кей, сэр. Входите сюда, сэр! Проходите внутрь!Время не терпит!

Толпа расступается. Здесь человек триста. Лампы, все доединой, нацелены на огороженный канатом круг голой земли, в которой вырытамогила. Насекомые и пыль вьются по ступеням света. Открытый гроб лежит уоткрытой могилы, а рядом, на деревянном помосте – стул. Там сидит человек летпятидесяти, его бледное лицо исчерчено морщинами и уныло, а глаза слегканавыкате. На нем только шорты; грудь, руки и ноги густо поросли волосами. Онискоса смотрит, как двое пробираются сквозь толпу.

– Все улажено, Долмин, – облегченно сообщаеткоротышка.

– А моя десятка? – напоминает Мадрак. Зазывала,вздыхая, сует ему сложенный чек. Мадрак внимательно изучает его и прячет в свойбумажник.

Коротышка взбирается на помост и сверху улыбается толпе.Затем он сдвигает на затылок соломенную шляпу.