Надзиратель открыл дверь камеры, пригласил Конрауда войти и тщательно запер за ним. Его шаги удалились по коридору.

Хьяльталин лежал, вытянувшись, на бетонных нарах, выраставших из пола вдоль длинной стены. Глазам представали стул, маленький письменный стол, умывальник и унитаз. Из зарешеченного окна над нарами падал белесый свет. На столе лежала Библия. В воздухе стоял слабый запах моющих средств.

–Я слышал о твоей болезни,– сказал Конрауд.– Не надо было тебя сюда сажать.

Хьяльталин улыбнулся. Он не поднялся на постели, а так и продолжил лежать на спине, подложив одну руку под голову, смотря на Конрауда из-под полузакрытых век, как будто гость был ему не очень интересен. Однако он ждал этой встречи. Точнее, требовал ее. Они не виделись несколько десятков лет, если не считать одного эпизода, о котором Конрауд хотел бы забыть. Он не сразу сообразил, что и как. Хьяльталин постарел и сильно осунулся. Конрауд решил, что это, наверно, от болезни. Из-за терапии он облысел, и сейчас стало еще лучше видно, какой длинный у него подбородок и как вытаращены голубые глаза на худощавом бесцветном лице. Голова была почти белоснежной. Как будто Хьяльталин превратился в пожилого альбиноса.

–Их это не касается,– тихо ответил Хьяльталин. И голос его был хриплым и грубым.– А ты хорошо выглядишь.

–Они считали, будто ты собирался сбежать.

–А они это записывают? То, что мы с тобой говорим?– поинтересовался Хьяльталин.

–Нет,– ответил Конрауд.– Во всяком случае, мне об этом не известно.

Он пододвинул стул и сел. Библия на столе была собственностью тюрьмы: потрепанная, корешок обшарпанный, обложка истертая.

–Я знал, что они до меня доберутся,– сказал Хьяльталин.– Я хотел убраться.

–По-моему, в Таиланд,– сказал Конрауд.

–Великолепное местечко,– заметил Хьяльталин, смотря в потолок.– Мне не хотелось снова в такую камеру.

–Не думаю, что нас подслушивают, но потом меня наверняка спросят, что ты мне сказал. По-моему, ты ведь ни с кем не разговаривал. Даже со своим адвокатом.

–Как только я услышал, кого нашли, что это Сигюрвин – я тотчас выехал в аэропорт. Купил билет до Лондона, а оттуда прямо до Таиланда. Но они ужасно быстро сообразили. Я ведь уже в самолет вошел. Ты знал?

–Нет,– ответил Конрауд.

–Они решили, что я пустился в бега, потому что виновен,– продолжал Хьяльталин.– А если б я был невиновен, то и не стал бы. Но я бежал как раз потому, что был невиновен. От вот этого всего бежал. От такой вот камеры. От всей этой мутотени. Мне хотелось спокойно умереть. Вот так… и больше ничего.

–Ты сказал сотрудникам полиции, что это совпадение: ты собрался в Таиланд как раз тогда, когда нашли Сигюрвина. Тебе самому это кажется правдоподобным?

Хьяльталин закрыл глаза.

–Я тебе не вру, Конрауд. Я тебе об этом деле никогда не врал.

–Да, конечно.

Сотрудники полиции, тридцать лет назад расследовавшие это дело, обнаружили, что Хьяльталину на удивление легко удавалось говорить им неправду и что он вообще патологический лгун. Он всячески изворачивался, и его неоднократно ловили на лжи. Часто он намекал на одно, а через некоторое время утверждал совсем другое и противоречил сам себе. Судя по всему, он не придавал своему вранью особенно серьезного значения, а лгал, чтобы затянуть и запутать расследование об исчезновении Сигюрвина.

–Сочувствую, что ты так болен,– сказал Конрауд.

–Спасибо.

–А по-твоему, разумно в таком состоянии тащиться в Азию?

–Я хотел посмотреть их нетрадиционную медицину. Нашел врача, который… да ты ведь мне не веришь, да?

–А почему же ты тогда хотел со мной встретиться?

–Ты меня понимаешь.

–Я не… по-моему, никто не может понять…

–А ты знаешь, Конрауд, каково это – быть в таком положении – как у меня? Знаешь, каково? Представляешь?

–Нет,– сказал Конрауд.– Я такого никогда не испытывал.

–Оно все время преследовало меня, это дело. С самой моей молодости. Потому что я когда-то якобы угрожал Сигюрвину. Потому что я когда-то якобы что-то такое крикнул ему на стоянке, а кто-то из ваших знакомых что-то там такое услышал.

–Да.

Хьяльталин не сводил глаз с потолка.

–Врачи считают, что мне вредно много разговаривать. Они говорят, что мне как можно реже надо пользоваться голосом. Раковая опухоль уже распространилась. Они думали, этого не случится – а оно взяло и случилось.

–По-твоему, не лучше ли сейчас воспользоваться возможностью и облегчить свою совесть? На случай, если потом будет совсем уж плохо?

–Облегчить совесть? Как? Я же ничего не сделал. И ты мне поверил, я знаю. Ты был единственным, кто усомнился. Все время сомневался.

Свидетель, «давнишний друг» полиции, описал человека на стоянке, и это описание подходило к Хьяльталину. Полиция нагрянула к нему домой, но он заявил, что не был там с Сигюрвином и никому не угрожал. Его спросили, не хочет ли он доказать, что его не могло быть на той стоянке, придя на очную ставку: встать в ряд вместе с другими и посмотреть, на кого из них укажет свидетель. Он без колебаний ответил: «Ну, разумеется».

–Это он,– сказал «давнишний друг» полиции, едва завидев Хьяльталина.

–Вы уверены?– переспросили его.

–Да.

–Может, взглянете еще раз? Времени у нас много.

–Нет, это он,– настаивал свидетель.

Домой Хьяльталина не отпустили. Его завели в камеру и позволили позвонить адвокату. Он протестовал против такого обращения, уверял, что пришел добровольно и что это недоразумение. Свидетель был уверенным и назвал точное время, в которое произошла ссора тех двоих. Хьяльталина тотчас попросили назвать, где он был в это время. Он ответил, что не помнит. Когда через некоторое время его снова спросили об этом и осведомились, кто может подтвердить это, он назвал девушку, с которой у него был роман, и сказал, что они с ней были у него дома. Полиция тотчас связалась с девушкой. Хьяльталин поговорил с ней в полицейском управлении. Она работала в принадлежащем ему магазине одежды и некоторое время находилась с ним в «отношениях». Она подтвердила слова своего возлюбленного, но Конрауд ощутил у нее какую-то неуверенность. Она явно была не готова к тому, что ее будут допрашивать в полиции на улице Квервисгата в связи с исчезновением человека или даже убийством, к которому проявляла неиссякающий интерес пресса. К тому же она раньше никогда не имела дела с полицией, и по ней было заметно, что она совершенно растерялась. Но было еще кое-что. Резинка, которую она постоянно вертела в пальцах. То, как она не смотрела в глаза, но постоянно поглядывала на закрытую дверь и спрашивала: «Уже все?» Сконфуженная улыбка. Через два часа Конрауд добился от нее, что она была у Хьяльталина дома и ушла одновременно с ним. А куда он пошел после того, она не знала. Время совпадало с разговором на стоянке. Затем он позвонил ей и попросил сказать, что она весь вечер была у него, если ее спросят – что он считал маловероятным.