состава. Поэтому и контролировать, какого пола рабочий или служащий получает зарплату больше или меньше нельзя, если только опять не вернуть графу о гендерной принадлежности.

Смотрящие не снизошли до дискуссии, а просто пообещали крупные неприятности, если ситуацию не исправят в кратчайшие сроки.

Кратчайшие сроки еще и начаться не успели, как прибыли новые смотрящие, закон новый привезли: в руководстве завода женщины должны составлять не менее 50 %.

Жизненные устои Вертера содрогнулись, как от землетрясения. Он, как и подавляющее большинство мемцев, полагал, что продвигать по служебной лестнице надо людей, досконально изучивших свою профессию, доказавших свое умение перенимать и передавать накопленный опыт, руководить подчиненными и много чего еще. А назначать начальником-руководителем человека по признаку половой принадлежности?

Впервые в жизни Вертер решил обратиться к психиатру-психотерапевту. Но не успел — очередные смотрящие приехали. Да теперь уже не на завод. Вызвали Вертера к главе земельного правительства.

Осознал наш герой, что не землетрясение он испытал ранее, а так дрожание холодца от кошачьей крадущейся поступи. Потому как смотрящие молчали и ухмылялись, а глава орал. Ошеломленный Вертер не верил своим ушам, своему рассудку. Оказалось, что доводя количество женщин в руководстве завода до требуемых 50 %, был перемещен на другую должность рангом пониже какой-то трансгендер (?). Жалкие попытки Вертера оправдаться, что он и слова такого не знает, что никогда об этих «ендерах» не слышал, и уж тем более ему было неведомо, что переведенный руководитель имеет к ним какое-то отношение, были грубо пресечены.

«Тебе не ведомо, а я об этом знаю прекрасно!» И произнесена эта фраза главой была как-то по особенному, с придыханием, с подмигиванием.

Как добрался до своего кабинета, Вертер не понял. Завершающий удар нанес еще один заместитель директора. Оказалось, что глава земельного правительства сам позвонил генеральному директору и трансгендер (?) был восстановлен в прежней должности. А в кабинет к нему ворвался тот, кого только что сместили под эту замену. И заявил, что он на самом деле давно является женщиной и справка об операции у него имеется, что он теперь жертва сексизма руководства завода и будет жаловаться.

Вертер не пошел к психиатру-психотерапевту. Он и без психиатра понял, что окончательно сошел с ума.

Поехал наш страдающий старый Вертер к своему другу Вольфгангу Моцарту. Настоящему другу, еще со школьной скамьи. Они и подружились-то на почве насмешек по поводу их имен. Рассказал все. Заявил, что не хочет оставшуюся часть жизни провести в психбольнице и попросил пистолет.

Друг не был бы другом, если бы в ответ не предложил сыграть «Реквием». Смех был горьким.

Выслушав Вертера, Моцарт посоветовал:

«Как настоящему мемцу, которыми по праву гордится наша страна и славится наш народ, как человеку, не потерявшему чести и достоинства, может быть тебе и стоило бы застрелиться. Это не самый плохой ход. Хотя мне горько было бы потерять тебя. И я понимаю, что до 65 тебе осталось продержаться на работе каких-то полгода, а там пенсия и вольная жизнь.

Однако подумай: ты теперь не только достопочтенный добропорядочный мемец, но и гражданин ОПГ. А у них, как тебя принудили осознать, другие понятия о морали, нравственности и вере. Проживи — подстройся под их понятия на эти полгода».

После тяжких раздумий Вертер решил сделать так, как решили бы на его месте Вы, дорогой читатель.

ТРОЙКА ИЛИ НОВОЕ СЛОВО

Жил-поживал человек. Служил-работал. А потом ррраз — и стал пенсионером. Всю жизнь говорил себе: «Вот заживу, когда на пенсию выйду!» Вышел. А «зажить»-то и не получается.

Попробовал одно, другое, третье. Все не то. Устроился снова на работу. А на работе все только и говорят: «Скорее бы на пенсию, вот тогда заживу!»

Не выдержал, уволился. И стал вспоминать. Все хорошее, немного плохого. Зацикливался на интересном, ярком. На замечательных людях, с которыми встречался, работал, отдыхал.

И наконец решился. Самонадеянно превратился из усердного читателя в самодеятельного писателя. Какой-то умный человечище изрек, что по крайней мере одну книгу может написать любой. Если посчастливится, то ее кто-нибудь прочитает. А если есть друзья, то кто-нибудь даже похвалит. Хороший стимул и замечательная цель для остатка жизни.

Прошло время, цели достиг, книгу написал. Поднапрягся, пенсию поэкономил, книжку издал. Друзьям-товарищам подарил-раздал.

Все творцы-писатели, особенно графоманы, знают, что в нынешние времена самое сложное-невозможное это найти-отыскать для своих произведений ЧИТАТЕЛЯ.

Но для того и нужны друзья-товарищи, чтобы в трудную пору протянуть руку помощи, взять книгу, открыть и, собрав волю в кулак, ПРОЧИТАТЬ.

И в этом успех сопутствовал нашему самонадеянному писателю. Он уже предвкушал, как уютно будет почивать на лаврах, как вдруг…

Наш сочинитель всегда считал, что знает русский язык на твердую четверку. Отлично владеть русским языком могут уникальные, воистину штучные, филологи, в большинстве с иностранными фамилиями, например, Даль. Поэтому его не особенно расстраивали замечания по поводу отсутствия в его книге кое-где парочки запятых или присутствие стилистических излишеств — на пятерку он не претендовал.

Беда пришла, когда один из самых верных, проверенных временем и трудностями друзей, мягко-трепетно, дипломатично, посоветовал «при издании следующего тиража книги» внести коррективы, напечатав «бордовый цвет» вместо «бардового».

— А вот это уже тройка! Это уже никак не четверка! А может быть и тройка с минусом?

Писатель наш, сочинитель запаниковал, зарыдал, хотел было рвать волосы, но вспомнил, что уже давно их нет на блестящей, как отполированный каток, лысине.

Заглянул в рукопись, а вдруг это не его ошибка. А опечатка. Безнадежно.

Обратился к корректору, как это такой ляп приключился, произошел. А в ответ — сюрприз. Какой такой цвет бордовый, это же от французского бордо. А какой он некрасивый этот цвет: темно красно коричневый. БАрдовый — совсем другое дело.

— И что же он собой представляет?

— Не пугайте меня. Может быть вы не знаете, кто такие барды?

— Конечно, знаю: Визбор, Высоцкий, Окуджава, Грушницкий…

— Ну, хоть что-то. А какая песня превратила их в бардов? Это знают только они сами. Бардов у нас в стране тысячи. Если человек сотворил песню, которая легла на душу, запала в сердце, если ее стали подпевать друзья, если ее не забыли и попросили исполнить через месяц или год, значит вы приняты в гильдию бардов.

— Но причем здесь бАрдовый цвет? Разъясните по-человечески, что это за зверь такой?

— БАрдовый цвет — он разный-разнообразный. Иногда нежно сиреневый, как морозные ледники в горах на рассвете. Порой благородно серый, почти белесый, как туман, окутывающий бригантину, отчалившую от родных берегов. Бывает теплым, как желтые языки костра