коныратов и уаки. Младший жуз простирается в пределах Западного Казахстана и состоит из шести племен алимулы, 12 племен байулы (в том числе самого воинственного адайцев) и семи племен жетыру. Жузовое деление имеет относительно недавнюю историю (с XVII в.)[82].

В жузовом объединении роды и племена сохраняли незыблемой свою иерархию и знать. Как правило, происхождение жузов в народном эпосе связывается с личностью конкретного исторического героя (иногда легендарного). «Нередко такая мифологизированная гипотеза принимается на веру и входит в научный оборот»[83]. Так как жузовая структура, помимо прочего, носила выраженный военно-политический характер, связанный с защитой жизненно важного пространства кочевий, ее организация предполагала централизацию власти и строгую исполнительскую дисциплину», укрепившуюся с включением жузовых воинских контингентов в военную структуру чингизидов. Исходя из сказанного, административно-военная гипотеза жузовой дифференциации казахского социума представляется наиболее адекватной.

С другой стороны, сочетание в военной организации сразу нескольких иерархий – родоплеменной и жузовой препятствовало внедрению единоначалия и порождало некую бифуркацию властных полномочий, что в полной мере сказывается на порядке современной казахской армии и ментальных основаниях официальных структур[84].

Жузовые объединения продуцировали существенные этнографические и культурные особенности территориальных локализаций, которые и сегодня в значительной степени фундируют пока неустраненный разлом по линии «север – юг». Как утверждает писатель С. Куттыкадам, южане «разговаривают подобно скороговорке, у них более мягкий говор, тогда как жители севера неторопливы в разговоре и гортанны. Писатель отмечает, что в случае, если южане изъясняются на своём диалекте с манерой пауз, придыхания, намеков, то северяне мало что разумеют. Существенно отличаются и традиционные кухни юга и севера. Северная кухня – более простая, обычно включающая блюда из муки и мяса, южная впитала в себя вкусовые предпочтения востока (супы, плов и т. п.)[85].

Существенным фактором казахского социогенеза стала инкорпорация во властную структуру намадов, представителей чингизидской знати, укрепившейся с момента включения казахов в орбиту монгольской протогосударственности и остающейся заметным элементом современной клановой консолидации. Учитывая то обстоятельство, что «чингизидство» всегда являлось внеэтническим конструктом, замкнутой группой (претендующей на роль ага-султана-общенародного повелителя), современные иерархи клановых сообществ предпочитают обязательно связать свои родовые корни с представителями чингизидов, тем самым легитимировать неформальную роль правителя.

В дореволюционных клановых структурах потомки чингизидов занимали, безусловно, верхние эшелоны, как правило, замещая руководящие статусы жузовой иерархии. К середине XVIII в. число чингизидов стало превышать число верховных племенных и жузовых вакансий.

Другой элитной группой, тоже оказавшей большое влияние на формирование казахских кланов, являются сестиды и когиа – согласно преданию, потомки дочери пророка Мухаммеда Фатимы. Казахстанские историки утверждают, что именно они распространили ислам среди кочевников и совершили первые хаджи в Мекку[86]. Эта категория элиты являлась хранительницей религиозно-культурной традиции и в этом смысле могла соперничать даже с чигнизидами.

На уровне родов во главе большого матримониального коллектива стояли бии (которых можно сравнить с монгольскими натона-ми и арабскими эмирами). Отдельные кочевые семьи управлялись старейшинами – аксакалами.

Иногда наиболее выдающимся биям удавалось достичь высот племенной и даже жузовой иерархии. Всех правителей родов, племен, жузов избирали прямым или представительным голосованием на курултаях, но только из числа знати, а не рядовых шаруа (скотоводов).

Клановая консолидация, проявлявшаяся в Казахстане со второй половины XIX в., стала результатом агрегирования и уравновешивания интересов всех элитных групп, которые уже в то время стремились закрепить большую часть властных полномочий за своими представителями. Например, могущество казахских правителей: Каипа, Абулхаира, Арынгазы и др. подкреплялось опорой на племенной алимулский союз, Барака и Канкожа на род найманов, Аблай-хана на род аргынов, Нуралы на род байулы и т. д.

Зачастую кланы, стремившиеся к власти, интегрировали представителей разных жузов, племен, родов и даже других этносов – киргизов и каракалпакцев[87].

Уже в XIX веке казахские кланы вступили в конкурентную борьбу. И используя внешний ресурс (Китай или Россию), успешно устраняли своих соперников[88].

Борьба кланов продолжалась и в советский период. Один из выдающихся общественно-политических деятелей Казахстана Т. Рыскулов (позднее репрессированный сталинским режимом) писал, что «в ходе выборов местной администрации, противоречий и интриг между различными родами у казахов формируется сильная борьба различных группировок – в этом случае обычным явлением стали взятки подкуп голосов электората, шантаж и притеснение побежденной политической силы»[89].

В целом, несмотря на некоторые новации, связанные с притоком русскоязычных кадров из центра, пролетаризацией партийно-советского аппарата, механизмы социальной мобильности и характер отношений в казахском социуме не претерпели революционных перемен. Несмотря на положение, занимаемое представителем того или иного рода или жуза, он оставался фактически в рамках, установленных обычным правом и традициями родоплеменных отношений. Независимо от статуса любой «сородич» был обязан открыть дорогу карьерному росту своим родственникам и соплеменникам.

В советское время не удалось преодолеть и сложившегося жу-зового ранжирования, предполагавшего главенство старшего жуза, продолжавшего делегировать значительную часть высших управленцев. В острой конкуренции за продвижение по карьерной лестнице сохранялись условия, генерировавшие клановую консолидацию.

Отбывающий алма-атинскую ссылку Л. Д. Троцкий писал, что местный феодализм лишь обрел внешнюю маску социализма и «сильно срос с бюрократией и бастско-аристократической системой»[90]. Медийный политический деятель У. Джандосов отмечал, что «русская политическая культура, сочетаясь с особенностью казахской, сформировала такой порядок в советских органах власти, что от современного типа демократических институтов не осталось и следа»[91].

Несмотря на меры, предпринимаемые центральной властью (ротация кадров, регулирование нацкадров на руководящих должностях, идеологическая работа), преодолеть клановые связи, вплоть до периода независимости, не удалось. Доказательством тому стали события, связанные с назначением первым секретарем ЦК Компартии Казахстана Г. В. Колбина, выдвиженца М. С. Горбачева, которое вызвало волну молодежных выступлений. Последующая за событиями оперативная работа по исправлению ситуации в республике выявила прямую связь протестных акций с амбициями клановых структур.

Схема 2

Таким образом, генезис клановых сообществ Казахстана уходит своими корнями в эпоху патриархальных отношений, поэтому сохраняет родоплеменные, клиентско-патримониальные характеристики. Как пишет казахстанский исследователь Н. Масанов, «родоплеменное деление в начале XXI в. является архаической системой общественного сознания, не учитывающей личностные качества человека, его профессионализм, уровень образования и культуры. Она основана на приоритетности этнических и родоплеменных отношений и не соответствует ценностям либеральной экономики, правового государства и демократического общества. Система обречена на постепенное отмирание, но в то же время остается чрезвычайно живучей. Еще не одно поколение будет воспроизводить ее в жизни и политике. Однако система хороша тем, что частично снижает уровень коррупции в среде чиновников, потому что с родственников требовать деньги неудобно, разве что можно взять подарки»[92].

Таким образом, клановые структуры Казахстана