Шрифт:
Интервал:
Закладка:
10
После трудового дня от усталости у меня болела в висках голова. Я выпил пилюлю, включил спортивный канал без звука и закрутил трубочку. В открытое окно балкона вышла струя дыма. На улице был относительно тёплый для ноября день, и, несмотря на внутричерепное давление, настроение было положительным. Я стоял на своём любимом балконе, но был довольнее, чем год назад. Самобичевание осталось в прошлом, и в вечерней тишине мой ум умиротворялся. С каждой тяжкой тело всё более расслаблялось, и напряжённость уходила. Я отошёл от окна в полумрак и присел, облокотившись на стену. Мой взгляд остановился на тлеющей точке. В приятном оцепенении я застыл с широко открытыми глазами, пока они не стали сухими. Я моргнул. (-…)
11
Дунуло душистой весенней свежестью. На моей физиономии была написана радостная безмятежность. После незаметно прошедшего зимнего холода чувствовался апрельский расцвет жизни. Внешний подъём передавался мне. Я наслаждался моментом, не ждал от завтра подарков. Оттого мне только больше хотелось приступить к своему ремеслу после выходных. Я насыщенно отдохнул. Вчера ходил на бокс с Ромой – ментальность бойцов меня заряжает. Позавчера снимали дом своим близким кругом – выпивали и смеялись. Хорошие дни. Я оттолкнулся от стены, встал на ноги, с видом на город сделал последнюю тяжку и вышел с балкона.
12
Перед классом стояла девочка Эля. Она с выражением, но без пошлых ахов декламировала Бродского:
«Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, —
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и – кстати – самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми…»
Мне нравилось, как она читала. Её глаза смотрели на меня с симпатией. Я наблюдал за её сдерживаемой эмоциональностью. Даже показалось, что я ненадолго влюбился потому, как надолго не мог. Оставим нимфеточную клубничку Набокову. Но больше мне нравилось, как она читала не о любви, не о природе или, к примеру, свободе – сколько ещё этих штампов?! – а об одиночестве и в тех словах Бродского, которые часто приходят и мне на ум, когда я на балконе один. Я видел, что она чувствовала и понимала, что читает, значит разделяла и мои чувства. Я не мог и не хотел её любить, но слышал от красивой девушки свою злободневную правду, отчего чувства смешивались во мне в продукт бессмысленного, непрактичного и деструктивного счастья. Какое бы мне дело, что считает и читает девочка младше меня на 10 лет? Но я радовался после её прочтения и в теплых чувствах слушал следующих, кто хотел прочитать стих из названного списка поэтов.
13
Гриша, как всегда, всё испортил. Он постоянно поддергивал, провоцировал, пытался кольнуть меня. И стало так, что его отсутствие я уже замечал. Он сделался для меня занозой в заднице. Сегодня не было исключением.
– Сергей Борисович, я тут стих хочу прочитать. Мне кажется, что в нем глубокое содержание сокрыто, – ехидно поглядывая на своих дружков, подтравливал Гриша.
– Давай, выходи к доске.
Он медленно, демонстративно и величаво прошагал к доске, и, выдохнул:
«Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся
вот один вознёс к другому глас:… – дрожащим голосом читал он с телефона, чем дальше, тем медленнее, ироничнее и отчётливей. – Так споря,
– Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал: – Я мать твою ебу». Последнее было сказано с особенной гордостью. Видно было, что он был счастлив своей смелостью и дерзостью. Подняв палец, Гриша сказал: «Не мои слова, а Есенина. Я это к тому, что наш сегодняшний урок напоминает клоунаду. Понимаете, Сергей Борисович?»
– Конечно, понимаю, – спокойно посмотрел я на малолетнего долбоеба. – Я рад, что ты ценишь высокое искусство. Благодаря таким людям, как ты, ещё не забыта разница между Мане и Моне, не обрушился Колосс Родосский и по кругу играет Паваротти. Твоя, не знаю какое слово было бы к тебе более верно употребить, интенция, что ли, рассказать нам этот стих демонстрирует твой эстетический протест. И ты можешь предложить что-то лучшее этому миру.
– Вы правы, – подмигнул друзьям Гриша и ударил указательным пальцем по виску, что я, наверное, не должен был видеть. Мальчонка прямо сиял, думая, что я ведусь на столь очевидную тупость и унижаюсь перед ним.
– Думаю, что ты бы нам многое ещё рассказал. Но пора дать время другим, согласись. Поэтому ставлю тебе двойку и идём дальше.
– Э-э-э. А что вдруг?! В чём проблема?! Свое мнение высказал. Не имею права что ли?
Я устало ответил:
– Во-первых, такого стиха у Есенина нет. Во-вторых, ты ничего не выучил, а просто прочитал. Ну и… думаю, что достаточно. Садись.
– Ой-ой-ой, полиция нравов. Много вы меня учите, – открыто взъелся он.
– Работа у меня такая, учить вас литературе.
– Никто меня учить не будет, – агрессивно посмотрел он мне в лицо, продвигаясь к своей парте. – Тем более вы учитель, ля. Плохой спортсмен – хороший тренер. Слышали такое?! Так вы тот самый спортсмен-неудачник. (/)
14
В огороде бузина, а в Киеве дядька – Гришин папка сует мне уже не пару купюр, а жирную котлету. ЕМ опять сошёлся со мной в коридоре после родительского собрания и блатует своим деревянным позерством, оправдывая сына. Как же жалок он в моих глазах.
– Борисыч, ты что серьезный-то?! Обижает что ли кто?! Хе-хе-хе.
Я не буду отвечать на это.
– А то смотри. Поможем, хе-хе… Лаванду возьми. Что ты?! Гордый что ли, ха-ха-ха, – он продолжал.
– Ну как хошь…