На площадь на экране тем временем выкатились танки. Но Амира и Хусейн не видели ничего — только то, что сейчас говорил Абдул, имело для них значение.

— Каждый из нас должен сделать свою часть работы, — продолжал Абдул. — Как пальцы в руке, сжимающей меч, который поразит предателя. Аллах да поможет нам.

Он коснулся пульта, и изображение на экране замерло. Хусейн и Амира одновременно обернулись. В их глазах читалось невероятное напряжение, но страха там Абдул не увидел.

— Предатель знает, что приговорен, и принимает меры. Он окружил себя сворой своих псов, но нет людей неуязвимых. Волею Аллаха я нашел способ добраться до негодяя. Смотрите — между этими домами есть проход, почти щель, — он указал на экран. — Мы с Хусейном появимся оттуда в нужный момент и ударим из гранатомета по трибуне. Амира останется ждать нас в машине. После выстрела начнется паника, и у нас будет немного времени, чтобы успеть скрыться.

— А где мы добудем гранатомет? — осведомился Хусейн.

— Оружие готово и ждет нас в надежном месте.

Гранатометы — целых четыре — Абдулу доставили с севера еще полтора месяца назад. Перед этим он провел десять месяцев в горах в окрестностях Мергеши, где на секретной базе повстанцев прошел обучение приемам стрельбы.

Хусейн рывком поднялся со своего места и обнял Абдула.

— Наконец-то! Как давно я ждал этого дня…

Абдул потрепал товарища по плечу.

— Рано или поздно, это должно было произойти.

Немного позже, когда солнце уже скатилось за крыши домов, они отправились в центр Хедара. Абдул сознательно выбрал для осмотра площади перед дворцом именно это время: жара спала, народ высыпал на улицы, в толпе легко было затеряться Шли молча, только однажды Абдул спросил Амиру:

— Как дела в университет?

Он пытался хоть немного снять напряжение, в котором находилась девушка. Амира пожала плечами.

— Какие дела? Все нормально.

Она завершила четыре семестра, но Абдул сомневался, что девушке удастся окончить курс. Вторая, тайная жизнь, постепенно заслоняла все остальное. И если — да будет это угодно Аллаху — планируемое покушение удастся, Амире придется бежать из Джебрая, потому что иначе не уцелеть, служба безопасности отыщет даже в самом далеком кишлаке.

До площади оставалось совсем немного, Абдул замедлил шаг.

— По этой улице мы подъедем к самой площади, — сказал он, указывая в тесный переулок.

— Но там нет сквозного проезда! — с сомнением покачал головой Хусейн.

— Верно. Но именно это нам на руку. Они не ждут удара отсюда, а это значит, что мы можем рассчитывать на внезапность.

Абдул увлек товарищей за собой. Переулок был безлюден. Где-то в отдалении, наверное, за президентским дворцом, зазвучал с минарета голос муэдзина, призывающий правоверных к вечерней молитве.

— Здесь, — сказал Абдул. — За этой стеной — небольшой дворик, а сразу за ним — площадь. Мы поставим машину прямо у стены, вдвоем с Хусейном переберемся на ту сторону, а Амира останется. Появляемся из укрытия, выпускаем ракету и — назад…

— Выглядит неплохо, — улыбнулся Хусейн, скрывая дрожь волнения. — Может быть, попробуем сейчас перебраться на ту сторону? Посмотрим, насколько это легко и сколько займет времени.

Абдул пожал плечами и огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души.

— Что ж, — сказал он, мгновение поколебавшись. Я пойду первым. Если все будет спокойно, тогда переберешься и ты.

— А я? — спросила Амира.

— Ты останешься здесь.

Одним движением Абдул перемахнул стену. Хусейн в ожидании нетерпеливо переминался с ноги на ногу, когда из-за стены неожиданно донесся какой-то шум. Хусейн и Амира переглянулись.

— Я посмотрю, что происходит, — сказал Хусейн.

Он подтянулся, заглянул за стену и сейчас же спрыгнул на землю, пригнулся, схватил Амиру за руку и потащил прочь.

— Что случилось? — воскликнула в растерянности Амира.

— Солдаты! — выдохнул Хусейн.

Они уже были у выхода из переулка.

— А Абдул?

— Я не заметил его там, не успел разглядеть…

Едва Хусейн успел это выговорить, за их спинами, за стеной, щелкнули два выстрела.

Хусейн и Амира молча переглянулись. Они подумали в этот миг об одном и том же.

Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза в мягких домашних туфлях и шелковой цветастой пижаме восседал в шезлонге, укрытом в тени деревьев. Здесь, на загородной даче, престарелый генсек проводил почти все время, остававшееся свободным от медицинских процедур. В Кремле он теперь появлялся совсем редко, и даже заседания Политбюро иной раз предлагал провести за городом — не приходилось расходовать силы на утомительную дорогу в Москву и обратно.

Силы уже оставляли старика. Теперь он почти не мог самостоятельно читать, просил прочесть редакционную статью «Правды» кого-нибудь из охранников, и под мерный голос читающего задремывал, уронив голову на грудь. Его старались не тревожить в такие минуты, и должно было произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы помощник решился его разбудить.

В этот день таким экстраординарным событием стал приезд председателя КГБ. О встрече не было предварительной договоренности, поэтому начальник охраны генсека, помявшись, сказал чуть виновато:

— Товарищ генеральный секретарь отдыхает. Прикажете разбудить?

— Не стоит, — покачал головой шеф госбезопасности. — Я подожду.

И демонстративно взглянул на часы. Начальник охраны, мгновение поразмыслив, отправился в парк. Вернулся он, однако, на удивление быстро коротко сообщил:

— Вас ждут.

Шеф обнаружил Генерального в шезлонге — все в той же пижаме, с розовым со сна лицом.

— Рад видеть, давненько, — прохрипел Генеральный.

Он не стал подниматься навстречу гостю, и тот понял, что последние сведения о состоянии генсека — чистая правда. Но мысль эта никак не отразилась на его лице. Он деловито поздоровался и опустился в шезлонг напротив.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Генеральный.

В последнее время он не переносил плохих новостей, и окружающие, зная об этом, старались не беспокоить его лишний раз.

— Нет, все в норме. — Шеф изобразил на лице благодушие. — Текущие дела. Хотел посоветоваться, прежде, чем выносить вопросы на Политбюро.

Генеральный кивнул, посмотрел, прищурясь, вглубь аллеи. Липы уже роняли жухлый лист, обещая раннюю осень. Прежде он любил эту пору, но теперь осень тревожила и раздражала его — как напоминание о том, что и он вступил в возраст увядания, за которым следует зима, то есть ничто, то есть — смерть. Генеральный вздохнул и повернулся к Шефу.